Читаем Осколки памяти полностью

Пришла в ТЮЗ и Римма Маленченко. Остальные ребята были профессиональные артисты: Володя Бузук, Федя Ползун, Витя Тарасов и Паша Дубашинский из театрально-художественного института.

Я очень стеснялся своего самодеятельного происхождения и все время был насторожен: вот сейчас прозвучит к оно - "эта самодеятельность". Но страх мой оказался напрасным: ни разу никакого замечания не прозвучало, напротив, ощущал только всемерную помощь. В ТЮЗе учили все и помогали все: учили гримироваться, держать себя на сцене. Толя Кашкер всегда рядом был, мой старший товарищ.

Однажды нужно было срочно сыграть льва. Я рас­терялся:

- А как играть-то его?

- Да ползай как-нибудь на четвереньках и рычи - бас у тебя есть, - проконсультировал Толя.

После льва роль апельсина уже не испугает. У меня есть фотография - потрясающая рожа!

В спектакле "Аркадий Жигалкин", поставленном по пьесе школьного учителя Пасова, я сыграл главную роль: современного пацана, бунтаря, хулигана, но спра­ведливого - в общем, хороший парень был этот Жигал­кин. Паша Дубашинский играл моего школьного учите­ля, а Витя Тарасов - какого-то бандита.

Один эпизод пользовался у публики особенным ус­пехом: Жигалкин собрался уходить из дому, сидит на авансцене на чемодане, сзади к нему подходит его сце­ническая мама и тихонько гладит по голове. Как только прикасается, он вздрагивает, да так, что сразу обрушивается шквал аплодисментов...

Вздрагивал, видимо, неплохо.

Вот это воспитание

Однажды Любовь Ивановна Мазолевская обращается к нам с Витей:

- Тарасов и Добролюбов, зайдите ко мне домой, разговор есть.

- Ну, все, - думаю, - чехол нам.

Явились мы с Витей, она нас встречает, приглашает пройти в комнату.

- Сейчас Павел Степанович придет, обедать будем.

Павел Степанович Молчанов, супруг ее, народный артист СССР.

Мы сидим, как два пенька. Слышим его голос в при­хожей:

- Ну, что, пришли твои?

- Да, иди к нам, Паша.

Сидим за столом, и Любовь Ивановна между прочим говорит:

- Я хочу вам серьезно сказать, ребята, никогда не пейте пиво. У вас такая фактура лица, что этот напиток вас изуродует, вас разнесет.

Вот и все, и обедали дальше. Блестящий воспита­тельный момент.

Позже, когда во ВГИКе я буду снимать свою первую учебную картину "Мост", приглашу на роль бабушки од­ного из главных героев Любовь Ивановну. Помню, сам ничего не понимая, я давал какие-то указания, а она спрашивала:

- Тут нужно просто оладьи печь?

- Да.

- Ну, так, сделаю я все.

"Партактив"

На проспекте в Минске был роскошный винный мага­зин, прозванный в народе "партактив" - дескать, туда серь­езные люди ходят. Мило, тихо, интеллигентно: можно было прийти, взять стаканчик вина, выпить и уйти. И вот однаж­ды мы заходим туда с Витей Тарасовым, наливают нам по стаканчику "Хванчкары", только мы подносим божествен­ный напиток ко рту, как Витьку кто-то хлопает по плечу... Мы оборачиваемся и замираем: стоит его педагог Санников с главным художником театра Янки Купалы Григоряном.

- Ну, допивайте, - говорит Санников.

Мы-раз, одним глотком выпили, стоим, ждем, что будет дальше.

- Еще нам повторите, - продолжает он. - И, кста­ти, Витька, возьми-ка ты этот мундир, я в нем спарился уже весь.

Расстегивает свой плащ (модные тогда были китай­ские плащи до пола), а под ним - старинный мундир.

- На-ка, подержи, - говорит он мне. - Так, а ты на­девай.

Витька надевает - точно по нему.

Санников, мастер (!), для Витькиного выпускного спектакля взял в театре, надел на себя и вынес таким об­разом костюм, чтобы Вите не надо было писать театру никаких бумаг, никаких там расписок и прочей ерунды. А шел из театра и случайно нас встретил.

"Тернистый" путь во ВГИК

Работая в театре, я часто бегал в массовках на киносту­дии, бывал дублером, мне даже какие-то малюсенькие роли давали. Однажды режиссер говорит: "Сделай одолжение, нырни, чтобы на тебя свет поставили" (герои по сценарию должны были плавать в бассейне, и на место их "дислока­ции" осветителям нужно было навести свет и камеру - вода не имеет никаких координат, а актеры час в воде находить­ся не могут - потом при съемках зуб на зуб не попадет). Бассейн открытый, вода ледяная. Я прыгнул.

- Правей! Так. Замри! Держись на месте! Не крутись! Свет на него поставьте! Так. С этой стороны. Теперь с этой, - звучали команды.

Час плавал, а может, больше. Готово. Вылез и исче­заешь, словно тебя и не было, актеру остается нырнуть в освещенное место и непринужденно сыграть.

Так что мой путь в искусство был достаточно тер­нист. А если серьезно, это было просто здорово! Мне было интересно нырнуть в холодную воду и болтаться там - вроде как что-то за актера делаешь (плавал я хорошо, одно время был в школьной сборной ватерполистов).

Атмосфера кино меня завораживала: тут декорации там массовка, здесь еще что-то - размах!

Дядя Боря Кудрявцев

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное