Читаем Осколки памяти полностью

Я приехал и долго не мог нажать кнопку звонка его квартиры. Не решался, ведь по ту сторону двери был сам Левитан! Все же нажал. Открывается дверь... Я его пред­ставлял огромным, крупным, а передо мной стоял неболь­шого, но хорошего мужского роста, худенький и, как мне показалось, очень красивый, с благородным лицом чело­век. Интеллигентный, деликатный, похожий на нашего Илью Львовича Кургана.

Я представился. Мы с ним сели, он стал расспраши­вать, куда я приехал поступать. Несмотря на то, что го­лос у него был прекрасный, нежный, особенно чарующе, как виолончель, звучавший на фоне моего хрипатого баса, каждое его слово упорно воспринималось мной, как от Совинформбюро. "Слушать тебя не буду, - сказал он мне, - Тут просят, чтобы я дал советы, но все это бессмысленно, потому что я не мастер по этому делу. Кроме того, я не знаю, что нравится комиссии. Могу только пожелать тебе успеха".

И вот пришел я к четырехэтажному зданию на ули­це Вильгельма Пика, 19, поступать во ВГИК. Толпища огромная! В толпе ходили легенды, что человеку, не про­читавшему "Войну и мир", к Ромму соваться бессмыслен­но: первый вопрос - и до свидания.

Говорят, Вася Шукшин был единственным челове­ком, не прочитавшим "Войну и мир", но принятым Ром­мом в мастерскую, что было непостижимо. Будто бы на вопрос: "А почему не читал?" Вася ответил: "Книжка боль­но толстая". Но потом прочитал и писателем стал блес­тящим. Однако это же надо было предугадать!

Было страшно, непонятно. У меня на пиджаке был приколот значок мастера спорта. В толпе абитуриентов я за своей спиной услыхал слова: "Ну, ВГИК уже до руч­ки дошел: даже мастера спорта приехали поступать".

Придя в общагу, я значок снял и больше его не носил.

Первый экзамен был такой: всех загнали в огромную аудиторию, вошла Ирина Александровна Жигалко, пре­лестнейшая женщина и великолепный педагог, второй мастер Ромма, поздоровалась, жестом показала: "Садитесь", взяла сигарету, закурила, подошла к доске и написала: "Случай из личной жизни".

"Писать зримо, конкретно, осязаемо. И не фантазировать. По меньшей мере, не выдумывать героические поступки, как то: спасение людей на пожаре или тонущих в к море-океане. Пишите то, что с вами действительно было. Шесть часов работы", - отчеканила она.

И заскрипели парни церьями. Сижу я, а что писать, не знаю. Мучаюсь: "Ну, чего такого написать, чтобы было интересно читать приемной комиссий?" Вот я и решил рассказать подробно историю первенства Советского Со­юза по легкой атлетике, которое проходило в Тбилиси, где я в составе сборной Белоруссии стал мастером спорта.

Описал ощущения, испытываемые на 50-километровой дистанции, когда ты шлепаешь и через 20 километров уже плохо соображаешь - кончаются силы, все туманит­ся в голове, тебя шатает вдоль и поперек всей Военно-Грузинской дороги. Когда твоим соперникам становится пло­хо, и они в обмороке падают на обочину, а торчащие ноги автоматически все еще продолжают идти. Все тело истош­но просит прохладной воды - не пить хочется, а охла­диться. Помню, когда я уже вошел в Тбилиси, сердоболь­ный торговец газировкой налил мне стакан воды с сиропом, и я вылил его себе на голову. Волосы мгновен­но стали твердыми, липкими, но это не имело никакого значения: человек, глядя на наши муки, от доброты ду­шевной помочь хотел. Позже Михал Ильич сказал, что он впервые открыл для себя ощущения марафонца "изнутри", что ничего подобного не знал, и ему было очень интересно читать. Не знаю, кто про что писал, и никто не знает - работы не об­суждались; забирали и только вывешивали списки тех, кто был дальше допущен. Но я думаю, что и другие писали что-то такое, без вранья.

Через некоторое время - второй экзамен, опять пись­менный. Давались три слова, которые ты непременно дол­жен был употребить в своем повествовании. Как теперь понимаю, Ирина Александровна этими тремя словами вновь толкала нас на банальное решение. У тебя есть "пе­сок, подкова, ветер", чтобы сложить маленький рассказ, или - "ключ, мороз, животное".

Когда я предложил нечто подобное сыну Лешке, он сказал:

- Классное задание!

- А что ты будешь писать?

- Батя, а ежели представить себе, что это кликухи па­цанов - сколько историй можно написать об их компании!

В тот момент я понял, что он талантливый парень.

На третьем экзамене - по актерскому мастерству - я зашел в аудиторию, меня спрашивают:

- Что будете читать?

- Пушкин: "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше..." - А голос от страха сел, и такой в аудитории гремит басило!

Ромм:

- Достаточно, достаточно.

А Евгений Михайлович Фосс, второй педагог:

- Басню.

Я подошел к столу, наклонился к нему и стал читать:

- Осел увидел Соловья...

Михал Ильич говорит:

- Достаточно, не то он нас всех обругает. Ну что, Игорь Михайлович, хочешь учиться?

- Хочу.

- Ладно, иди. Свободен.

В коридоре ребята спрашивали, почему так быстро. Кто они, я узнал потом - это были Андрюша Смирнов, Андрон Кончаловский, Борис Яшин, Виктор Трегубович, Рамиз Аскеров...

Наконец, был назван день, когда в кабинете у ректо­ра будут зачитаны имена поступивших.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное