Осколки памяти

"Внимание, приготовились! Начали!" - и тарелка бьется... Вот так мне хотелось бы и начать свою книгу. Только хочется отчего-то, чтобы тарелочка эта была по­крыта тонким зеркальным слоем серебра, в котором отразилось бы все. Но так не бывает, к сожалению, и ты вспо­минаешь жизнь по фрагментам своей разбитой памяти, и это очень кропотливый труд. Да, наверное, и не надо пы­таться вспомнить все: остается, врезается лишь то, что очень дорого тебе, что тебя восхищало, возмущало, рани­ло, удивляло, приносило тебе счастье.

Жизнь преподнесла мне в качестве подарка удиви­тельных людей, и, перебирая в памяти свои картины, я сразу вспоминаю тех, кто помогал их делать: и актеров, и авторов сценариев, и операторов - всю съемочную груп­пу. О них говорить интересно.

Однажды на своем творческом вечере я отказался от традиционных ведущих, кинокритиков, и решил вести встречу сам. Посмотрел все свои картины, выбрал фраг­менты, договорился с механиком показывать их в опре­деленной очередности. Я захотел построить этот творчес­кий отчет таким образом: рассказать о людях, с которыми мне посчастливилось встретиться, работая над картина­ми. Михал Ильич Ромм говорил, что нужно непременно узнать, что за человек тот, кого приглашаешь снимать­ся. Это были дивные люди.

К сожалению, многих уже нет в живых: Макаровой, Санаева, Даля, Новикова, Дубашинского... Всех не пере­числить. Встречи с этими людьми и они сами были для меня незабываемыми...

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

Жили-были...

Всем своим нутром я помню до сих пор вкус подсол­нечного жмыха - лакомства, которое мы, пацаны, вы­прашивали на маслобойне в те нечастые дни, когда я жил у папы в тайге.

Помню, большой дяденька выкатывал плоский круг размером с колесо и, отламывая от него кусок за куском, раздавал нам по одному - ешьте, ребятки...

Родился я в Новосибирске в 1933 году, 22 октября, так что мой возраст уже серьезный, и юбилей в 2003 году был тоже серьезный. Раньше, когда свое 70-летие отме­чали мои старшие товарищи и коллеги, они мне каза­лись поставленными куда-то на вершину искусства, на постамент и казались такими старыми. А тут вот и я их догнал и ничего не ощущаю, ничего страшного, оказы­вается - вроде, все так и должно быть.

Жили мы в городском районе, который местные жите­ли называли Закаменка: он выглядел, как спускающийся вниз лог, как огромная впадина с самодельными домишка­ми. Народная молва рассказывала, что в прежние времена в Закаменку по этапу отправляли из Марьиной Рощи ссыль­ных. Оттуда мы вскоре перебрались ближе к центру. Помню нашу улочку и одноэтажный кирпичный дом.

Семья у нас была любопытная. Папа - инженер-геодезист, работал в тресте "Запсибзолото" и большую часть своей жизни проводил в тайге в экспедициях. По­мню, как время от времени я выезжал к нему. Особенно ярко отложилась в памяти поездка, когда на телегу, на которой мы ехали, вдруг вспрыгнул бурундук - такой щекастый, красивый. Посидел, посмотрел - и исчез. Это была настоящая сибирская тайга, она казалась мне тог­да таинственным, неизведанным миром.

Одна из зим запомнилась мне чрезвычайным пере­полохом дома: я засунул себе в нос кедровый орешек (их в Новосибирске щелкали все сплошь и рядом). Достать орех никак не могли, поднялась паника. Дедушка, свет­лая ему память, посадил меня в санки и повез в больни­цу, но на полпути вдруг сказал: "Ну, вот и все". Оказыва­ется, вместе с накопившейся в носу жидкостью (назовем это так) орешек вылез сам по себе и спокойно разместил­ся на подбородке.

Тротуары на нашей улице были деревянные, летом ходить по ним опасно было, и однажды я загнал в ногу занозу: вошла строго вертикально в большой палец. Боль была ужасная. И опять дедушка успокоил; "Подожди, нечего хныкать. Ни к каким врачам пока не поедем, а если дело осложнится, завтра я тебя свожу в больницу". Пря­мо около тротуара дедуня нарвал листьев подорожника, промыл их, чуть распарил, обернул мне вокруг пальца, и я лег спать. А утром он все это развязал и уже наполови­ну торчавшую занозу легко вытянул.

Дедушка был мастер на все руки. Мне казалось, что он умеет делать все: и валенки катать, и дома строить, и печки класть.

Я в основном при нем воспитывался - папа-то все в экспедициях - и ужасно деда любил. И боялся, хотя он не наказывал никогда. Я боялся его слова. Он говорил: "Внучок, этого нельзя делать - грех". Например, то, что нельзя брать чужого, было сказано им как-то так, что с тех пор и по сей день (это как вбито в голову!) я чужую вещь не возьму. Будет лежать кошелек, и оттуда призывно торчать деньги - не подниму, рука не совершит этого действия.