Осколки памяти

Обращаясь к критикам и критикессам, воспользуюсь и напоследок словами великого Белинского: "Желаем ей, то есть русской критике, больше любви к искусству и больше уважения к самой себе!"

Я - НУДНЫЙ РЕАЛИСТ

Житейская правда

Я в искусстве не люблю выпендрежа и вычурности. Кресло, поставленное в озеро... Зачем? Или льет дождь, а на затащенном на крышу дома рояле играет пианист. Идиот! Вместо того чтобы защищать инструмент от воды, он отдает его влаге. Я бы целлофаном стал быстро накры­вать, а если бы не было целлофана под рукой, куртку бы снял, рубашку, брюки, без штанов бы остался, но рояль закрыл - погибнет же.

Это правда, житейская правда. А какая еще правда может быть?! "Правда искусства", - возразят мне. Но са­мое великое искусство идет от жизни.

Безусловно, любая картина сама по себе есть вымы­сел, но я всегда считал, что картина прежде всего долж­на быть достоверной - школа Михал Ильича меня дис­циплинировала, что ли.

В свое время много говорилось о Феллини: какая карти­на, какие в ней мысли прочитываются. У него есть две абсо­лютно реалистичные, точнейшие картины: "Ночи Кабирии" и "Дорога" с блистательной Джульеттой Мазина. Иногда мне кажется, что, когда Феллини это сделал, он понял, что дос­тиг вершины реализма, потолка, и тогда уже захотелось ему чего-то другого, он стал делать другие картины, всякие, раз­ные, с клоунами, с цирком... А быть может, и не поэтому.

Когда говорят "элитарное кино", "интеллектуальное кино", мне хочется спросить: кто это, элита, и где в нее записываются? Интеллектуал? Есть справка, что интел­лектуал? Я для них тогда отдельные сеансы устраивал бы: "Кино для шибко умных".

Я полагаю, не стоит брать ведро краски, кисть и стремглав нестись рисовать усы Моне Лизе, преподнося это как нечто новое, свежее, неординарное. Ты сперва нарисуй свою Лизу!

Вот такой я нудный реалист уродился. Мне хочется, чтобы в происходящих на экране событиях и в действую­щих в картине людях зритель узнавал себя, чтобы, глядя мою работу, человек не говорил скептически: "А, кино".

Где находится искусство

Я не рассчитывал никогда на глобальный успех. Ми­хал Ильич говорил, что, ежели в большом кинозале хотя бы одна человеческая душа сопереживала и восприняла вашу картину, если один человек заплакал там, где вы хо­тели заставить его плакать, и рассмеялся там, где вы дела­ли все, чтобы он смеялся, считайте свою задачу выполнен­ной, будьте от этого счастливы. Вот на этом я и воспитан.

Действительно, картина многообразна и зависит не только от режиссера, который ее делал, но и от людей, которые ее смотрят: от тонкости их души, от уровня обра­зованности, от опыта. Чувствительный человек чувству­ет точнее, нежнее; умный человек разберется во всех де­талях.

Не надо обольщаться, что при первом же показе (обычно премьеры организовывались в Москве, всегда со­биралось много народу, Дом кино в этом отношении ра­ботал исправно) весь зал будет на твоей стороне, весь вста­нет и будет аплодировать (хотя бывало и такое).

Когда я делаю картину, я делаю картину свою а уж как ее люди воспримут, никто предугадать не мо­жет. Каким образом происходит это восприятие - тай­на огромная, но без него фильм - не более чем целлу­лоидная пленка.

Размышляя об этом, я пришел к выводу, что, если, положим, живописное полотно висит на стене, а зрителя нет, оно не является произведением искусства. Так же и кинокартина: если крутится в пустом зале, является не произведением, а лишь объектом искусства, а необходим еще субъект - человек который это воспринимает: смот­рит, слушает, читает. И расстояние между объектом и субъектом, именно расстояние между экраном и зрите­лем, страницей и глазом, источником музыки и ухом слу­шателя и есть произведение искусства.

Расстояние - там находится искусство.

Когда господами хорошими ведется разговор о том, что давайте, сделайте нам шедевр, забывается, как дела­ются Шедевры. Все бы делали, но не получается. Оказы­вается, народ сам выбирает для себя шедевр, он идет в кинотеатр, голосуя ногами за эту картину. Или, наоборот, не голосует. Так же в театре, в литературе: у нас есть лю­бимые спектакли, книги, которые мы читаем и перечи­тываем.

Помню, дело шло уже к концу обучения во ВГИКе, мы стояли кучкой, и Михал Ильич вдруг говорит:

- Ребята, никогда не называйте себя художниками, это неприлично.

- А как называть?

- Как в дипломе записано - кинорежиссер. Вот это твоя профессия, а художник ли ты, покажет экран. И по­том, художником тебя пусть называют другие.

Его мудрость очень успокаивала, ты понимал, что надо старательно работать и ждать, что получится в ко­нечном итоге, потому что до самого конца ты не знаешь, что получится, ты лишь хочешь, чтобы получилось хорошо, все для этого делаешь, и работающая с тобой группа - все хотят, чтобы было хорошо, но получилось ли, решать не нам.

Дыхание времени