Осколки (СИ)

Это утро ничем не отличалось от сотни других — каша на завтрак и весёлая помощница целительницы со своим неизменным: «А давайте подписывать карточки!» Будто в этом был какой-то смысл. Гилдерой аккуратно выводил своё имя, стараясь не думать о глупой надежде вспомнить, которая нет-нет да посещала его. Пора бы уже успокоиться — чудес не бывает. Он неизлечимо болен. И точка. Хотя очень хотелось поставить запятую и придумать себе новую жизнь. Гилдерою говорили, что он был очень хорош в сочинении историй, и даже любим многими читателями, которые до сих пор просили его автограф. Так уверяла Матильда, и, наверное, она знала, о чём говорила: она же не теряла память!

Гилдерой старательно выводил вязь букв — ему нравилась каллиграфия, как и всё красивое, чего в его жизни было до обидного мало.

— Алисочка, поешь, дорогая. Видишь, Фрэнк уже всё скушал, — уговаривала Матильда.

С соседями по палате Гилдерою повезло. Ну, или не повезло, как посмотреть: молчаливые, постоянно погружённые в себя, они обычно не доставляли никаких проблем. Помимо того, на их примере он видел, какой страшной участи избежал, но в то же время иногда они его здорово пугали. Особенно «плохими» ночами, когда у них случались приступы паники. Чаще у Алисы. Тогда она, бормоча что-то одной ей понятное, тенью скользила по палате и пыталась спрятать подушку. Каждый раз Гилдерою становилось жаль, когда появляющиеся целители отбирали у неё эту злосчастную подушку, за которую она цеплялась, как за самую величайшую ценность, и горько плакала, если не удавалось её сохранить. Она послушно пила зелье и позволяла себя уложить. Когда она засыпала, Гилдерой тоскливо смотрел в потолок и пытался придумать, как в следующий раз обмануть следящие чары, чтобы Алиса, наконец, спрятала свою подушку.

Когда «плохие ночи» случались у Фрэнка, он просто вставал у окна и тревожно всматривался в темноту. В такие минуты он напоминал Гилдерою часового, несущего свою вахту. Как правило, Фрэнк так и стоял до утра, не шевелясь, будто от этого зависела его жизнь, и с первыми лучами солнца медленно оседал на пол, теряя сознание, и тогда Матильда всё утро возилась с ним, забывая о Гилдерое, что позволяло выскользнуть из палаты и немного побродить по больнице.

Но бывали моменты, когда Гилдерой отчаянно завидовал своим соседям. Это случалось, когда в их палату приходила старая леди, иногда сопровождаемая грустным подростком. Кажется, Фрэнк и Алиса были её детьми, а печальный мальчик — внуком. Она приносила сладости и подолгу разговаривала с соседями Гилдероя, строя предложения так, что ответ никогда не требовался, и при желании можно было домыслить полноценный диалог. Чем, собственно, Гилдерой и занимался, стараясь не шевелиться, чтобы не привлекать внимание леди. Хотя мог бы особо не стараться, она всё равно относилась к нему, как к мебели. Впрочем, к Гилдерою никто не относился тепло, кроме разве что Матильды.

Оставалось только размышлять о том, что же он им всем сделал, что заслужил такое презрение, которого никто и не скрывал, и тогда Гилдерой с тоской думал о том, что же случилось с его матерью — неужели, будь она жива, ни разу бы его не навестила? Но самое отвратительное было то, что в его случае ничего иного не будет. Никогда.

О том, что случилось что-то страшное, Гилдерой догадался по ночному шуму, и пока на дверь их палаты не навесили заглушающие чары, он сумел разобрать только «Хогвартс», «дети» и «какой ужас». Про Хогвартс Гилдерой знал — ему говорили, что он там работал профессором. Там же учился и грустный внук старой леди. А слова «какой ужас» могли означать всё что угодно. В госпитале Гилдерой очутился после «несчастного случая на рабочем месте», и почему-то это пресловутое «рабочее место» вспоминалось ему заброшенными катакомбами с валяющейся среди обломков камней шкурой гигантской змеи. Он тихо спустил ноги с кровати и на цыпочках подошёл к двери, собираясь выбраться из палаты, остальные обитатели которой мирно спали. На случай, если его заметят, Гилдерой решил прикинуться идиотом, что получалось у него раз от раза всё лучше. Вот только дверь в палату оказалась закрыта так надёжно, что сколько он ни ковырял в замочной скважине старой булавкой — результата не было никакого. Оставалось только ждать.

Наверное, эта ночь была самой тревожной за всё время пребывания Гилдероя в этих стенах, и он едва дождался утра. Однако никто не торопился открывать дверь и нести завтрак. Да чёрт с этим завтраком! Теперь уже Гилдерой не сомневался, что случился настоящий ужас. Дверь открылась только к обеду…

— Бедненькие, вы совсем оголодали, — сокрушалась Матильда, подкладывая кусочки побольше.

Алиса и Фрэнк безучастно копались в своих тарелках, послушно открывая рты, когда Матильда подносила к ним ложку. Так больше не могло продолжаться, и Гилдерой осторожно спросил.

— В Хогвартсе много жертв?