Осколки (СИ)

Хлопнул себя по лбу. Открыл поисковик, загуглил. Илья ожидал увидеть её фото, но вместо этого на экране показались фотографии каких-то незнакомых ему людей и мест. Дети и взрослые… Богатство и нищета. Неприглядная картинка человеческой жизни, пойманная в фокус. Если бы его попросили описать всё, что видел, одним словом, этим словом была бы «правда». Было понятно, что фотографии могут принадлежать одному лишь человеку. У которого была даже своя страничка в «Википедии». Стужин открыл новую вкладку.

Агата Отаровна Гоцеридзе. Фотограф-документалист, волонтёр. Директор фонда... Участник и лауреат… Дочь… Внучка… Он читал и не верил своим глазам. Переходил с одной ссылки на другую (потому как родня у Агаты была такой, что, блин, у каждого члена её семьи, как живого, так и почившего в бозе, была своя страничка в «Википедии») и не верил, да, не верил, что это он с нею был! Что звал её, такую, с собой… И вообще посмел хоть как-то на неё претендовать. Потому как если бы знал, вряд ли бы решился. Это ж невозможно… Где она — а где он. Ей, наверное, его потуги казались вообще смешными. У неё, вон, все заслуженные и со степенями, а в пятом колене вообще князья. Куда ему, мальчику из провинции, который металл сдавал, чтобы выжить. Хватило же ума рассказать!

Ох, Илюша, ну что ж ты за идиот-то такой? Это ж надо, на кого позарился!

Агата вышла из магазина и Илья отшатнулся, как последний придурок, уткнулся башкой в пассажирское сиденье, чтобы только она его не увидела и не поняла, что он за нею следил. К счастью, на этот раз пронесло. Агата прошла мимо и скрылась за дверью подъезда.ГЛАВА 18

В тот вечер Агата думала, что не уснёт, но оказалось, что усталость сильнее. Она эту странную, казалось бы, ни на чём не основанную усталость ощущала вот уже несколько дней, однако, если бы кто-то её спросил, когда она почувствовала её впервые, Агата вряд ли бы ответила. Почему-то силы всегда заканчиваются внезапно.

Проснулась поутру от оглушительного грохота. Вскочила, подлетела к окну. От резкого движения страшно закружилась голова, она едва успела ухватиться за подоконник и не упасть. Противно скрипнули о карниз латунные кольца, к которым крепился тюль — Агата прихватила тот вместе с подоконником — и комнату снова сотрясло раскатом грома. Почему-то звуки грозы у Агаты всегда ассоциировались с детством. Будто телепорт, они отправляли её на годы назад в беззаботное счастливое время.

Когда тьма перед глазами рассеялась, Агата дёрнула на себя оконную створку и, широко распахнув окно, высунулась под дождь. Чистой воды ребячество. Бабушка, будь она жива, порадовалась бы. Елизавета Павловна всегда говорила Агате, что та слишком серьёзная. Ну какой ребёнок мог запросто предпочесть общество взрослых компании шебутной ребятни? Друзей той же бабушки или родителей. А Агате всегда в их кругу было интересней. У взрослых она училась. Языкам — в их доме всегда полно было иностранцев. То какой-нибудь режиссёр нагрянет, то учёный, то писатель. Свободе мысли — какие только идеи не обсуждались на кухне их дачи! Человечности — друзья их семьи все, как один, были абсолютными гуманистами. Вероятно, именно поэтому Агата никак не могла смириться с тем, что за стенами её домика всё это время, оказывается, происходил процесс дичайшего невозможного расчеловечивания.

— Люди, вы сошли с ума! — крикнула Агата, и её голос утонул в очередном раскате грома. Не все, конечно, не все. Но тех, кто ещё не спятил, сводило с ума ощущение абсолютнейшего бессилия. Которое не было понятно тем, кто никогда не жил в тоталитарном обществе, и кому так легко было осуждать за бездействие. От этого осуждения и остервенелой ненависти, вроде понятной даже, на первой взгляд, вакуум, в котором Агата и без того находилась, сжимался ещё сильнее и давил, давил, давил… Так, что трещали рёбра. И возникали проблемы с дыханием.