Осколки (СИ)

А ведь Стужин поначалу даже струсил, когда всё о ней разузнал. Какого-то чёрта в нем взыграли идиотские провинциальные комплексы, которые, он свято верил, что победил. Но на деле, оказывается, в Илье занозой сидело стрёмное ощущение принадлежности к низшей касте, представителей которой с детства учат — не суйся, это не для тебя, не по Сеньке шапка… Всему этому муторному дерьму, единственная цель которого заключалась в том, чтобы у человека даже мысли не возникло, что он стоит чего-то большего. А главное, может на это большее претендовать.

Агата же была не просто большим… Агата была вершиной. Чтобы достичь её высот, обычной женщине всю жизнь вверх карабкаться надо. Там, в Ташкенте, она говорила, что не святая. Теперь Стужин в том сомневался. Агату окружал некий ореол. Её обожала пресса, она редко выходила в свет, но если выходила — всегда оказывалась в центре внимания. И хоть фонд Агата возглавила только после смерти бабушки, она стояла у его истоков и много чего сделала, чтобы привлечь внимание к проблеме аутизма в их стране. Своими выставками. Спичами. Участием в благотворительных акциях. Постами в теперь запрещённых социальных сетях. Которые он прошерстил от и до, когда, наконец, уложил Ксюшку спать. И чем больше Стужин на неё смотрел (кстати, фото самой Агаты было немного, в основном, её работы), чем больше читал ироничные, сильные тексты — размышления или наблюдения о жизни, о фонде, о собственных чувствах (Агата делилась ими щедро и не таясь), тем больше он в неё влюблялся. Это ощущалось распирающим теплом внутри. Илья вообще не помнил, чтобы с ним происходило что-то подобное. Он хотел её не просто на уровне тела. Он желал стать частью её души. Он хотел, её целиком себе одному присвоив, прочувствовать каждый её нюанс. Стужина крыло злым незнакомым чувством собственничества, и он метался по комнате, будто надеясь его с себя сбросить, но ни черта не выходило.

Что он мог в такой ситуации? Набраться мужества и попытаться как-то ей соответствовать. Может, чёрт с ним?.. Если ей так это важно — отбросить мысли о релокации? Или всё же попробовать её убедить, что так будет лучше. Чем чёрт не шутит? В любом случае дать понять, что как бы там ни было — они могут быть только вместе. Иного пути для них не существует. Но для начала внести обещанное пожертвование, чтобы Агата чётко усвоила, что Илья Стужин слов на ветер не бросает.

О том, как он будет знакомиться с родителями Агаты, чем будет их брать, Стужин себе пока думать запретил. И так ведь мозги кипели. Но уж точно всё должно было начаться не так!

— Это не то, что вы подумали, — срывающимся голосом заметила Агата, завидев родителей. Он сразу понял, что это они. Отец — звезда, лицо, известное даже тем, кто никогда не был в балете. Породистое…

Стыдилась она его, что ли, если так сказала? Илья напрягся. Сильнее сжал пальцы у неё на запястье, вглядываясь в лицо.

— Правда? И что же это? Оливка, как думаешь? Может, ей делали искусственное дыхание? — Отар грациозно повернул лохматую голову к миниатюрной блондинке. Вот в кого Агата пошла! Даже тёмная отцовская масть не смогла перебить эту, нордическую.

— Пап! Прекрати… И, наверное, познакомьтесь. Это Илья Стужин.

Илья Стужин. Не «мой Илья» или как-то иначе, обозначая его к ней принадлежность. Просто «Илья-грёбаный-Стужин».

— Врач-реаниматолог?

Что ж… По крайней мере, у его будущего тестя имелось чувство юмора. Вот если бы оно ещё было направлено на кого-то другого! Сдерживая себя (всё же чужие насмешки он терпеть не привык), Илья выступил вперед и хотел уж было что-то сказать, когда его перебила… хм… тёща.

— Отар, немедленно перестань! Полагаю, это… хм… молодой человек нашей дочери.

— Всё верно. Илья. — Стужин протянул руку, отрезая себе все пути к отступлению. Пожмёт — хорошо. Нет — и чёрт с ним. Оботрётся. И всё равно от неё не откажется.

— Отар Георгиевич. Хм… Полагаю, Оливка, нам стоило заказать столик на четверых.

— Нет, пап. Всё нормально. Илья уже уходит.

И снова Стужина царапнуло. Неприятно чувствовать себя так, будто ты не вышел рожей. Он невесело хмыкнул и вопросительно вздёрнул бровь:

— Вот как?

— Тебе же Ксюшу нужно забрать.

— А, да… — чувствуя себя полным идиотом, Илья зарылся пальцами в волосы. — Ксюша — моя дочь. Ей три. У неё аутизм. И я воспитываю её самостоятельно. — Он решил уж сразу вываливать всё, как есть, вполне допуская, что для родителей Агаты это весьма сомнительное приданное. Глаза Оливии Генриховны удивлённо распахнулись.

— Эм… Что ж. Спасибо за такую детализацию.

Чёрт! Кажется, она опять едва сдерживала смех. Это хороший знак или плохой? Может, он перебарщивает? Он об этом всё время думал. Терзался вопросами, как у Агаты всё прошло. Что ей говорили родители? Что она сама думает? О нём… и вообще. Часов в семь не выдержал и написал глупое: «Ты меня стесняешься?». Ответ не заставил себя ждать.

— Почему ты так решил? — раздался глубокий голос Агаты в трубке.

— Не знаю. Не бери в голову.

— Нет уж, ответь.