Осколки света

Увы, ничего подобного. Было ужасно тоскливо. Сердце болело; Лукас хрипел во вступлении, бас-гитара Мартина играла слишком громко, а клавишные заглушали остальные звуки. Под эту музыку я пела не лучше грустной пьяницы, завывающей в караоке на корпоративе. Я возненавидела этот вечер. И всех присутствующих. Особенно его; прежняя ненависть проснулась во мне с такой силой, что я даже не заметила на себе взгляд Адама Прайса; его тонкие белесые ресницы сияли зеленым в свете знака выхода.

Адам Прайс. Призрак из служебного крыла. Мы все без труда вернулись к восемнадцатилетним версиям самих себя: Лорелей Джонс ехидно подмечала, как растолстели ее друзья; Кейт Линдси, всегда ее боготворившая, смеялась, хотя намек был на нее; Дженни Эшфорд и Линда Кайт, как всегда, не расставались весь вечер, Лукас изображал шута, а Мартин Ингрэм, мрачный и замкнутый, насмешливо сверкал глазами. Пришли наши друзья, родственники и супруги. В зале стояла мать Берни, а где-то рядом – Данте. Моя мама, Мэгги, смотрела мое выступление и всем рассказывала, как я могла стать знаменитой актрисой, если бы не посвятила жизнь семье. Повсюду были знакомые лица, соседи и друзья, выпускники нашей школы. С одной стороны, они изменились, а с другой – остались прежними под властью магии того вечера. А из укромного угла за нами следил Адам – арлекин отраженного света, сжавший руки в кулаки отчаянно, до отметин от обкусанных ногтей.

Некоторых людей можно назвать невидимками. К их числу относится и Адам. Мы не замечали его, когда он работал помощником смотрителя, и не замечали сейчас, хотя он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Да и с чего нам было его замечать? Мы сияли. Адаму Прайсу с самого начала было не место среди нас. Адам Прайс всегда был уродлив и туп. Адам Прайс не воссоединился с друзьями детства, не слышал аплодисментов родственников и, собственно, не имел талантов, достойных аплодисментов. Ни один человек не видел его по-настоящему, не догадывался, забыв о его уродливости и злобе, заглянуть ему в сердце.

Кроме, наверное, одной женщины. Она тоже была белой вороной. Тоже когда-то была застенчива и несчастна. У нее тоже отняли часть детства. Она заметила, как Адам стоит в служебном крыле – и постаревший, и юный, как герой страшной сказки под магией злых чар. А он из своей тени увидел ее. Между ними пробежал ток. Поначалу Берни никто не узнал – никто, даже Мартин. Хотя люди глазели. Неудивительно – от неуклюжей девочки, прозванной Чокнутой Берни, не осталось ничего. Как героиня сказки, выделялась она среди нас своим кроваво-красным платьем и яркими рыжими волосами. Когда Берни направилась к сцене, мы расступились, словно Красное море. И вдруг я поняла, кто эта женщина. И остальные тоже поняли; толпа затихла, как рухнувшие на землю деревья.

Абракадабра!

Понимаю. Вы считаете, что я все выдумала. Думаете, дело в массовой истерии. В обществе всегда так относились к женщинам и их силе. Женскими голосами часто пренебрегают, считая их слабыми и ненадежными. Поверьте, причина крылась не в истерии. Мы с Берни взглянули друг на друга. Я увидела ее. А в ней увидела себя: постаревшую, разочарованную, в старомодном платье из ламе, подчеркнувшем недостатки фигуры. Увидела свою жизнь – маленькую, уютную, драгоценную, похожую на шарик со снегом. Берни могла все это забрать. Разбить шарик вдребезги, взорвать одним взглядом потемневших глаз. Я так близко шагнула к исчезновению, что почти ощутила запах сценического дыма…

Ничего подобного не произошло. Она не остановилась. Не задержалась ни на миг. Прошла мимо меня и замешкалась, только когда ставила ноты на пианино. Она заняла мое место на сцене, улыбнулась зрителям и сказала:

– В прошлый раз я смотрела на выступление из тени. Я стыдилась. Стыдилась своей беременности, заурядной внешности, утраченной силы. Сегодня я хочу все исправить, простите за громкие слова. Я всю жизнь ждала, когда один человек увидит настоящую меня. Получится у меня или нет, но здесь я ради него. А также ради себя – Берни Мун, как меня раньше звали. Я обязана спеть эту песню ради нее – песню, которую следовало спеть еще много лет назад. Спасибо за внимание и возможность попробовать снова.

Потом она поглядела на Эндрю Уилана, сидящего за фоно, а он кивнул и заиграл вступление к Manchild Нене Черри. Через несколько секунд Джосс Лайвли начал отбивать легкий хип-хоповый ритм на барабане. Не так, как в оригинальной песне, но Джосс умел играть по нотам и старался изо всех сил. Даже Мартин присоединился к ним на бас-гитаре: ритм в песне простой, и аккорды несложные. А пела Берни хорошо. Непрофессионально, зато попадала в ноты, вкладывала душу, следила за голосом. Все на нее смотрели: моя мама, Данте, Лорелей и Мартин, со сцены. Будто глазам своим не могли поверить.