Осколки зеркала

Через Союз писателей с помощью Фадеева и Шкловского Антонина Александровна достала пропуск и привезла папу в Москву. В январе он уже лежал в Институте хирургии у Вишневского, и профессор сам произвел ему еще одну ампутацию. Потом жена ухаживала за ним дома.

В квартире на Партийном не было никаких удобств, телефон, снятый в начале войны, так и не восстановили. Тетя Тоня делала папе перевязки, бегала за врачами, ездила по его делам, помогала составлять его первую книжку стихотворений. Папа после ранения находился в глубокой депрессии. Жена не раз приглашала к нему известного психиатра, профессора Бруханского.

День рождения Андрея. С Еленой Трениной, 1947

В это время серьезно заболела дочь-школьница Антонины Александровны — после ангины у нее было тяжелое осложнение на сердце. В это сложное время и произошло знакомство Тарковских с Т. А. Озерской. Она вошла в дом как подруга Тони…

18 сентября 1946 года папа уезжает от жены. Он снимает комнату в Плотниковом переулке, снова становится «бесплощадным» поэтом.

В день развода с папой, в 1950-м, тетя Тоня пришла к Марии Сергеевне Петровых, веселая и красивая, как всегда. «Поздравь меня, — сказала она, — сегодня мы с Арсением развелись!» При этих словах она лихо выставила на стол бутылку водки — Тоня не хотела показывать свое горе. В суде на вопрос о причине развода папа сказал: «Мы не сошлись характерами — у нее хороший характер, у меня — плохой».

После того как папа ушел, Тоне пришлось работать. Она стала ретушером в фотоартели, которая искала заказчиков по деревням вокруг Москвы. Как ни приду к ней, все она сидит за столом у окна, где посветлее. Ее инструментами были остро отточенный карандаш, ластик и обломанная бритва, которой она подчищала увеличенные портреты. Лица на портретах были простые, чаще некрасивые. Глаза смотрели прямо в объектив, и я знала, что людей этих уже нет на свете, — портреты заказывали вдовы, ведь война только-только кончилась. Работы у тети Тони было много, и странно было видеть живое, красивое и тонкое ее лицо рядом с этими смотрящими на меня в тупом оцепенении изображениями умерших.

Когда тетя Тоня заболела, мама часто навещала ее — и дома, и в больнице. На похоронах было много народу — ее братья, Иван Александрович и Николай Александрович[96] с женами, Мария Сергеевна Петровых с дочерью Ариной, Ивичи[97], Генриетта Бондарина, Зося Панова, Берта Сельвинская[98]. Пришел папа. Ему было трудно. Когда возвращались с Немецкого кладбища, автобус, где сидела Ляля Тренина, обогнал медленно идущего папу. Ляля попросила остановиться, и папа поднялся в автобус. Что он чувствовал, прощаясь с Тоней навсегда, видно из его стихов:

Жизнь меня к похоронам
Приучила понемногу.
Соблюдаем, слава Богу,
Очередность по годам.

Но ровесница моя,

Спутница моя былая,
Отошла, не соблюдая
Зыбких правил бытия.

Несколько никчемных роз

Я принес на отпеванье,
Ложное воспоминанье
Вместе с розами принес.

Будто мы невесть куда

Едем с нею на трамвае,
И нисходит дождевая
Радуга на провода.

И при желтых фонарях

В семицветном оперенье
Слезы счастья на мгновенье
Загорятся на глазах.

И щека еще влажна,

И рука еще прохладна,
И она еще так жадно
В жизнь и счастье влюблена.

В морге млечный свет лежит

На серебряном глазете,
И за эту смерть в ответе
Совесть плачет и дрожит.

Мария Сергеевна Петровых, ее дочь Ариша и мама вслед за папой уходили от могилы. Ариша сказала, что ей жаль Арсения. «А мне жалко Марию Ивановну, — ответила Мария Сергеевна, — она потеряла такого друга!»

Подарок от папы

Не так давно, сиротской осенью, на полупустой даче в Голицыне, где уже почти ничего не осталось от папы, — посланцы его вдовы вывезли все, что там было: папины картинки, глиняных украинских лошадок, стоявших на камине, его любимые чашки с розами и даже телескоп, — я получила от папы, «из-за гроба», бесценный подарок.

Среди случайно оставшихся книг на папиной полке я увидела тонкую книжку. На обложке было нарисовано распахнутое окно с синеющим за ним небом и белым по черному было написано: «Варлам Шаламов. Московские облака».

Ощутил в душе и теле
Первый раз за много лет
Тишину после метели,
Равномерный звездный свет.

Если б пожелали маги

До конца творить добро,
Принесли бы мне бумаги.
Спички. Свечку. И перо.