Осколок

Анна Пейчева Осколок

– Аккуратно, держись за поручни!

Строгий женский голос с едва уловимым французским акцентом. Буква «р» мягкая, как малиновое суфле, которое Эскофье подавал в отеле «Риц» на Вандомской площади в Париже.

Так элегантно грассировать может только Мария.

Профессор Григорий Дмитриевич Дубелир взволнованно обернулся. Неужели она? Неужели повезло, вот так, сразу, на эскалаторе станции «Красные ворота»?

Над ним возвышалась дама-богатырь. Пышные формы ее были туго обтянуты праздничным платьем из агиттекстиля. По тонкому ситчику весело раскатывали комбайны и трактора. Тут и там густо колосилась рожь. Внушительную талию опоясывала железная дорога, по которой бежал паровозик. На одном плече паслись тучные стада баранов, по другому – гордо шествовали стада верблюдов. Подол платья призывал выполнить пятилетку за четыре года и сообщал о единстве народа и партии. Необъятную грудь венчали мудрые лица вождей. Такими же портретами размахивали сегодня активисты наверху, на торжественном митинге в честь открытия первого пускового участка Московского метрополитена. Пятнадцатое мая тысяча девятьсот тридцать пятого года, без сомнения, войдет в историю.

В одной руке дама-богатырь держала промасленный газетный кулек с жареной килькой, а другой ухватила за ухо чумазого мальчишку в застиранной домотканой рубахе, зато в новеньком красном галстуке:

– За поручни держись, говорят тебе! И так-то боязно в самое нутро земли спускаться, а этот пострелёнок еще вертится, как волчок, сладу с ним нет!.. Ты, сынок, не дергайся, а по сторонам гляди. Запоминай всё, у меня-то голова дырявая, а в колхозном клубе придётся давать лекцию о подземных диковинах… – Мальчишка посверкивал глазками, пыхтел и пытался высвободиться из железной хватки. Мать сердилась, и ничего французского в ее грубом боевом контральто не было: – Нет, зря я тебя с собой в Москву потащила, вот зря, ей богу! Пионер – всем ребятам пример, а ты что же? Родное село на всю столицу позоришь! Ну, погоди, отцу всё расскажу, дай только срок. Уж выпорет-то отец тебя, выпорет, как сидорову козу! И за штаны, что в трамвае порвал, и за сахар, что лошади извозчика скормил…

Мальчишка захныкал, держась за ухо. Амазонка удовлетворенно кивнула, выпустила непоседу и забросила в рот пару рыбин из кулька.

– Уж казалось бы – всю ночь в очереди на вход промурыжились, – сказала она с набитым ртом. – Должен уж утомиться. Так нет же, вы гляньте, как лестница самоходная его взбодрила. Ух, пострелёнок!

Профессор Дубелир разочарованно отвернулся. Показалось. Это не парижское «р». Это «р» колхозное, с богатырским аппетитом и дурными манерами, проглоченное заодно с жареной килькой.

Он, конечно, не найдет сегодня Марию в этой толпе. И, наверное, никогда не найдет. Что сказать Лидии? Это был их единственный шанс. Как вообще теперь жить дальше?

Григорий Дмитриевич мысленно приказал себе не уподобляться грунтовой дороге в ноябре. Попросту говоря – не раскисать. Надежда еще есть.

Всеобщее воодушевление, царившее на эскалаторе, здорово помогало профессору справиться с нервами, надорванными еще со времен Первой мировой. Разве можно оставаться в унынии, когда вокруг – радостный гул, счастливые лица, озаренные уютным электрическим светом стеклянных шаров. Успокаивающе поскрипывают лакированные дубовые перила, каких и в знаменитой лондонской «трубе» не сыскать. Две лестницы, под завязку забитые первыми пассажирами, работают на спуск. Третья возносит на солнечную улицу пустые ступени – никто пока не желает возвращаться в прошлое, к хамоватым извозчикам всех мастей – лихачам на дутиках, разбитным ванькам, заманивающих седоков визгливыми криками «Ваше сиятельство!», «Ваше благородие!», «Ваша светлость!», а иногда даже и «Ваше императорское высочество!». Достаточно накатались москвичи в пыльных громыхающих кибитках. Людям не терпится самолично испытать новый транспортный аттракцион столицы.

Эх, если бы они знали, с горечью подумал Григорий Дмитриевич, если бы они только знали, что всё это могло воплотиться в жизнь еще три десятка лет назад… Но сейчас об этом не принято было вспоминать.

Восемнадцатиметровые движущиеся лестницы вылили толпу в просторный трёхсводчатый зал. Народ слаженно ахнул, словно репетировал восторженный выход на перрон неделями. Эхо заполнило шестиугольные и квадратные потолочные кессоны. Профессор Дубелир, объездивший полмира, спускавшийся в сумрачные парижские тоннели, печатавший шаг в бесстрастном берлинском унтергрюндбане, спешивший по холодным коридорам нью-йоркского сабвея, – и то не удержался от возгласа удивления.

Имперская роскошь воцарилась в самом сердце коммунизма. Подземный дворец блистал багровым мрамором. «Красные ворота»… Символичное название. Машинистом тут, должно быть, служит Вергилий.