Осколок империи

– Вы должны будете при выезде за границу взять с собой кое-какие документы и передать их определенным людям. Тайно передать.

– Всего лишь? – презрительно хмыкнула Елена. – Я-то уж думала, что ваша чекистская братия решит использовать меня как женщину-вамп, роковую соблазнительницу, или же вложит в руки пистолет и заставит убить какого-нибудь «врага революции» во Франции или еще где. А тут все по Салтыкову-Щедрину… Ах да, вы, наверно, такого и не читали.

– Ну, куда ж мне до «Медведя на воеводстве», от которого «кровопролития ожидали, а он чижика съел», – усмехнулся я, вспоминая одного из любимых своих писателей. – И «съесть» вам предстоит отнюдь не «чижика», тут все куда как серьезнее. Адресат послания во граде Париже – это либо генерал-лейтенант Миллер Людвиг Карлович, глава Русского общевоинского союза, либо один из его приближенных, генерал-майор Антон Васильевич Туркул.

Удивление, непонимание, легкий шок… И попытка как-то подстроить услышанное под уже имеющиеся представления.

– Мне уже жаль белоэмигрантов. Опять ваши пакости, как я понимаю.

– Ну, если считать список агентов ОГПУ, внедренных в РОВС, со всеми сопутствующими доказательствами пакостью, то да. Вообще же, как я ощущаю, ма шери Елена, вы натурально ничего не понимаете. Зачем-то пытаетесь нарядить меня в шкуру ярого чекиста, одного из тех, кого правильно считаете своими врагами, руководствуясь лишь тем, что у меня в кармане удостоверение сотрудника ОГПУ. На самом же деле должны понимать, что если есть агенты ОГПУ в РОВС, то бывает и наоборот. Очень даже бывает, вот ведь какое дело.

– Пытаетесь спровоцировать…

– Вас? Ту, которая считается моей личной агентессой? Смешно. Впрочем, попробую убедить вас, недоверчивую красавицу. Слушайте…

Как там писал Лермонтов, великий русский поэт? «Стыдить лжеца, шутить над дураком и спорить с женщиной – все то же, что черпать воду решетом. От сих троих избавь нас, боже!» Пусть я и не спорил с Устиновой, а всего лишь убеждал, но… Хлопотное это занятие.

Полтора часа под хвост… ну пусть не собаке, а милой серой кошечке. Вот только суть от этого толком не меняется. Поверила мне Елена, хотя пришлось рассказать больше, чем планировалось. Разумеется, не о своей жизни, а всего лишь о действиях, выплеснувшихся вовне.

Что тут скажешь – девица оказалась из тех, которые не собираются падать в обморок или взрываться обвинениями в жестокости. Совсем даже наоборот – смерти чекистов ей нравились. Всех чекистов, какими бы они ни были. После смерти матери и прочих бедствий она перенесла на ВЧК-ОГПУ весь негатив, сделав эту и впрямь поганую, измаравшуюся по уши в крови и грязи структуру олицетворением вселенского зла. Может прозвучать несколько цинично, но кровь ее матери раз и навсегда разорвала все связи Елены Устиновой с системой под названием соввласть. Я же намеревался этим воспользоваться, а это вовсе не цинично. Никаких неприятностей девушке, напротив, при удачном проведении операции ей будет куда лучше, нежели сейчас. Так что разительно изменилось отношение ко мне хозяйки квартиры, стоило ей увериться, что я не имею никакого отношения к объектам ее ненависти. Сразу же метнулась – по-иному и не сказать – на кухню, где загремела посудой. Спустя малое время появились чай, сладости, бутылка коньяка. Последняя, впрочем, была решительно изгнана обратно, ибо и я пить не любитель, и ей не советовал. Трезвомыслящая голова девушке понадобится на долгие недели вперед.

– Я все сделаю, Алексей, – с энтузиазмом произнесла Елена, крепко, не боясь обжечься, сжимая в руках фарфоровую чашку с чаем. Так сжимала, что я боялся за целостность хрупкого сосуда, а точнее, насчет последствий. Все же обжечься и одновременно поранить руки осколками удовольствием точно не назвать. – Вы главное скажите, а я сделаю.

– Лучше на «ты», Елена. Так будет более правдоподобно, учитывая недавние события. Кстати, лучше зовите меня Алекс. И менее формально, и мне приятно.

– Хорошо… Алекс, – чуть покраснела девушка, но тут же поинтересовалась, уловив важный нюанс: – А о каких событиях вы… ты говоришь?

– Для того, чтобы иметь возможность видеться почаще и не вызывать подозрений, пришлось обставить все так, будто ты моя любовница. Тише-тише! – поднял я руки в защитном жесте, видя, как в глазах Елены разгорается нехорошее такое пламя. – Это же чуть ли не идеальная маскировка. Мне можно будет оставаться у тебя по вечерам и даже на ночь. А иначе как ты сможешь за оставшееся до отбытия во Францию время узнать то, что должна знать? Ты ведь не сможешь просто так взять и явиться в одну из штаб-квартир РОВС. Придется делать это, оставаясь незамеченной. Особо за тобой следить не должны, но любой риск недопустим. Понимаешь?

– Но… Обо мне такое начнут говорить…

– Кто? Соседи и приятельницы по университету? Ма шери, ты совсем скоро уезжаешь отсюда, причем не с целью вернуться в «ласковые» объятья ОГПУ. Так какое тебе дело до того, что будут сплетничать всякие-разные? Умные потом сами догадаются о многом. Ну а мнение дураков… Разве оно должно тебя волновать?