Осколок (СИ)

Делалось это просто. Набиралось из бака ведро тягучего, вязкого бензина, и бензин этот выливался на капот. Затем из ветоши изготавливался жгутик, который обмакивался опять же в этот самый вязкий бензин и поджигался спи-чеч-кой. И вот, когда разгорался жгутик с бензином, им уже поджигали капот.

У молодых или вновь прибывших на Колыму шофёров при виде подобных действий случались нервические истерики с криками и попытками бензин потушить, от чего приходилось их иногда кулаком излечивать и отечески наставлять - смотри, мол, как старшие опытные товарищи делают и заткнись, глупый ты человече.

Странно, но даже краска не успевала обгорать, только бензин, зато машина прогревалась.

Главное дело было - не зазеваться, успеть, как прогорит бензин, взгромоздиться в кабину и стартануть как следовает, пока снова всё не застыло. Успел - завёлся, не успел - снова поджигай.

Ладно, о чудесах и красотах ещё будет чего сказать, а пока вернёмся к шатающимся от долгой болтанки зекам, что опасливо ступают с мостков на уходящую из-под ног землю Колымы.

Небольшой посёлок, ставший через несколько лет городом, Магадан встретил ошеломлённых зеков позёмкой. Не дав ни минуты роздыху, всех привели колонной в лагерь, тут же построили на плацу и немедленно принялись сортировать по роду деятельности: интеллигенты всякие, вроде учителей, да умники – валить лес, золото мыть, работяги – по своим цивильным специальностям, так что Василий тут же был определён в бригаду шофёров, коих на Колыме тогда, как и на материке, было можно пересчитать по пальцам.

Повезло ему – вакантным оказалось место водовоза, и с первого дня сел Василий на машину и колесил без устали по кислым дорогам не узнавшим ещё асфальта.

Иван же поехал по трассе в далёкую даль между бесконечных, похожих на разбросанные тюбетейки сопок, верхушки самых высоких из которых были уже прочно покрыты снеговыми салфетками. И в этой далёкой дали, на самом берегу могучей Колымы, его, только-только на воле окончившего курсы бухгалтеров, определили заведовать лагерным складом и заниматься снабженческими вопросами. Можно подумать – хорошо утроился, при кормёжке, тепле? Вот тут она и кроется, ошибочка. Бит был Иван многократно и жестоко, дважды стоял под расстрелом (пугали). За что?

Подходит замёрзший до стука зубовного конвоир, идущий в казарму, затвор передёргивает и ласково произносит: «Сука, спирту быстро во флягу, понял?»

А как тут не понять – он пальнёт в башку и запросто скажет потом, что зека на него напал, и он принял меры защиты. Так что всяческие ревизии непременно находили разного рода недостачи, в основном спирта и сахара, со всеми вытекающими последствиями. Суд был, как правило, короткий и суровый, со всей строгостью закона, до вышки, однако, не доходило – работать просто некому будет. Срок Ивану добавлялся и добавлялся: то пять лет, то десяточка, и конца этому видно не было.

Конец пришёл совсем с другой стороны.

Надоело строптивой Колыме, в каком году не помню, мирно нести мутные воды свои в холодные океанские просторы, и решила она как-то потешится, да взбодрить слегка племя людское. Ну и сделалось наводнение нешуточное, подмыло добрый кусман, метров триста на пятьсот, обрывистого берега. На беду Ивана, находился он в это время на рабочем, так сказать, посту – выносил со склада всё, что попадалось под руку, спасти пытался, только ничего не спас. Скрылся тот самый кусман, вместе с Иваном, складом и половиной лагеря в глубоких ледяных водах. Поиграла река. А может быть спасла она Ивана, да и других доходяг, укоротила мучения, избавила от пыток.

Нет на берегу Колымы ни креста, ни плиты могильной, никто не может указать точного места упокоения Ивана Бубл'eя и доброй сотни его солагерников, но я тебя помню, дядя Ваня и люблю тебя. Светлая тебе память и пусть пухом тебе будут тёмные воды Колымы.

Петро же Боярченко, водитель, как и Василий, тоже поехал по трассе, да далеко не уехал, на Сто-Полста шоферил, тоже при лагере. Так что с Василием ему приходилось встречаться и на трассе, и так просто довольно часто, и дружба их не только не угасала, но с годами только крепла.

Первые два года лагеря жил Василий, как и все, в казарменном бараке, имел свои нары, при них нижнюю полочку в тумбочке, куда складывал зубной порошок, обмылок, завёрнутый в газетную бумагу и фотографию матери, а больше ничего складывать было нельзя - не полагалось. По субботам устраивался шмон, и если при шмоне находили в тумбочке у кого что-либо другое - наказание было суровым, за пару шкарпеток, присланных в посылке с воли, неделю карцера можно было схлопотать...

Ну, это всё тонкости лагерного бытия, описаны они были сто раз, и про них мне не интересно.