Оскомина

А вот и нет, не удалось. Мой следующий возлюбленный жил в Бостоне. Он научил меня готовить грибы. От него я узнала, что сначала надо сильно разогреть сливочное масло и, когда масло раскалится, высыпать в него немного грибов — они получаются очень аппетитными, золотистыми и хрустящими. Если же масло разогреть недостаточно и грибов сыпануть много, то они пустят сок и размякнут. С тех пор всякий раз, когда готовлю грибы, вспоминаю того моего приятеля. В юности я встречалась с парнем, так вот он учил меня добавлять сметану во взбитые яйца, но поскольку я никогда не кладу сметану в омлет, то никогда не вспоминаю о нем.

Потянулись недели. Дважды в месяц я летала на выходные в Бостон. И дважды в месяц бостонец прилетал ко мне в Нью-Йорк. Я увлеченно искала способ добиться идеально румяной, хрустящей корочки на пироге и была совершенно счастлива. И тут объявился Марк. Он возник внезапно, бурно каялся и осыпал меня подарками. Слал мне цветы, слал драгоценности, слал шоколадные наборы, причем не чрезмерно изысканные, швейцарские, а наши, американские, с орехами; жевать их — одно удовольствие. Он названивал мне, вел беседы, как завзятый психоаналитик. Сказал, что совершил самую страшную ошибку в жизни, что мечтает меня вернуть, что будет вечно любить меня и никогда-никогда не заставит меня страдать. Сказал, что хочет на мне жениться. Сказал, что мне пора свыкнуться с этой мыслью. Сделал мне предложение на самой загруженной линии нью-йоркской подземки, предложил стать его женой в автобусе, что идет по Сорок девятой улице через весь город. Он так часто умолял меня выйти за него, а я ему так часто отказывала, что, если он пропускал день-другой, я начинала тревожиться. Он осаждал меня сутками. Разглагольствовал о детях.

— Давай споем все свадебные песни, которые только вспомним, — однажды утром предложил он. И запел о любовном гнездышке, увитом розами.

— Представь, — запела я в ответ, — во что это гнездышко может превратиться через год.

Я не хотела выходить за Марка по двум причинам. Во-первых, я ему не доверяла. Во-вторых, я уже побывала замужем. Марк тоже уже был женат, но это не в счет, потому что настоящий брак — это такой, в котором вам не хочется снова вступить в брак. Первую жену Марка звали Кимберли. (И он уверял, это была первая Кимберли среди евреек.) Они прожили вместе меньше года, но ему хватило впечатлений на всю оставшуюся жизнь.

— Моя жена, первая еврейская Кимберли, — заводил Марк, — была такой скупердяйкой, что готовила рагу из остатков блинчиков.

Или:

— Моя жена, первая еврейская Кимберли, из скупердяйства как-то раз пыталась продать ношеный чулок грабителю в качестве маски.

Сказать по правде, первая еврейская Кимберли и впрямь была скупердяйкой, она пускала в дело всё, включая отходы, и однажды, решив сделать бренди из старых вишневых косточек, взорвала их квартиру со всем имуществом.

Мой первый муж тоже был скупердяем, но это был наименьший из его пороков. Сущий псих, он старательно стирал в ежедневнике запись о любой встрече, так что к концу года тот становился девственно чистым.

Этот псих держал хомяков, давал им симпатичные имена, к примеру Арнолд или Ширли. Он обожал их, вечно натирал им на мелкой терке овощи и в зообутике, что в Риго-Парке[49], покупал для них крошечные свитерочки. Он был такой псих, что, подавившись однажды рыбьей костью, с той поры больше рыбу в рот не брал. Лук он тоже не ел, утверждая, что у него на лук аллергия. Неправда! Я это знаю точно, поскольку тайком клала лук во все подряд. А вы попробуйте приготовить что-нибудь без лука.

— Это что, лук? — вопрошал Чарли, щурясь на маленький полупрозрачный кусочек, выловленный из соуса к порции бескостного мяса.

— Нет, сельдерей, — успокаивала я.

Но его не проведешь, и всякий раз после еды на краю его тарелки оставалась ровненькая стопочка малюсеньких полупрозрачных кусочков. А какой аккуратист! Устилая газетой клетку хомяка, мой первый муж тщательнейшим образом загибал уголки — так в хорошей больнице заправляют постели.