Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Однако богопротивление также было частью воинственного поведения на противоположном конце социальной шкалы – у нищих, аутсайдеров и маргинальных групп. Здесь также речь шла о демонстративном проявлении силы, но в совершенно противоположной социальной ситуации бессилия и слабости. Слово, часто единственное оружие, здесь использовалось с особой остротой, самовосхваление перед лицом реальной маргинализации было особенно острым. В уже упоминавшейся аугсбургской «Книге опалы» мы встречаем «клянущихся Богом» как отдельную категорию людей, подлежащих изгнанию, чье поведение, похоже, стало здесь настолько типичным, что превратилось в клеймо. Понятно, что грабители и мошенники уже культивировали кощунственный габитус сообразно своей «профессии», чтобы произвести впечатление на своих противников и напугать жертв. И здесь «привычные» ругательства и проклятия можно рассматривать как стратегию группового сплочения. Нарушение табу как средство объединения в субкультурное сообщество – этот сюжет доведен до крайности в страшной истории «Шварце Ротте» («Черной шайки»), своего рода разбойничьего ордена, созданного в 1572 году. Говорилось, что вместо молитвы в правило их ордена входила обязанность каждый день богохульствовать[445].

И снова становится очевидной сила стигматизации со стороны других людей. Ведь театральная самодраматизация вовсе не означает, что все актеры сами приняли описанные ролевые модели, – в отдельных случаях это может быть просто вопросом интерпретации. Вряд ли можно определить с исторической точностью, но ясно, что речь идет о социально мощной типизации. Это особенно верно для третьего вида контекстуальной реализации кодекса о богохульстве – личностного. Здесь речь идет о мужчинах, обычно городских жителях, которые снова и снова появляются в криминальных сводках как закоренелые пьяницы, насильники, бездельники и богохульники. В отличие от только что упомянутых грабителей или профессиональных преступников, это люди без групповых связей, действительно асоциальные в истинном смысле этого слова: живущие в разладе с соседями, пьющие в одиночку, а не в обществе и наносящие ущерб своим семьям своей «дурной жизнью», систематически проматывая свое имущество. Это асоциальное поведение также включало в себя привычку сквернословить. Часто именно соседи или сами страдающие члены семьи осуждали такого богохульника и таким образом приводили его под стражу или в суд. Иногда кажется, что богохульники получали огромное удовольствие от самостигматизации. Таким образом, мужественное выражение силы, которое на самом деле предусматривалось как знак превосходства и власти, могло превратиться в знак мужского бессилия. Так произошло с Гансом Хайнценом, музыкантом из Аппенцелля, чье чрезмерное богохульство только укрепило его социальную изоляцию и пренебрежение со стороны окружающих.

Богохульство и представление общества о чести

Исследование богохульства как социального феномена привело нас не столько на кафедры теологических споров, сколько в трактиры или на улицы позднего Средневековья, то есть в те места, где разгорались конфликты, предметом которых была честь. Таким образом, понятие чести становится ключом к пониманию богохульства в эпоху премодерна. Это была атака на честь Бога, но все больше и больше становилось очевидным, что это также и гораздо более ощутимо касалось конфликтов по поводу человеческой чести. Совсем не просто понять, что означало общество чести эпохи премодерна[446]. Ни у нас нынешних, ни у людей, живших в Средневековье и раннее Новое время, нет и не было четко очерченного понимания чести; даже ученые затрудняются дать ему точное определение. В некотором смысле одна из особенностей этого понятия заключается в том, что оно настолько же рыхло, насколько и текуче – как сказал суровый рыцарь Фальстаф у Шекспира в «Генрихе IV» (часть первая, V, 1): «Что же такое честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух». Историки Нового времени пытались осмыслить это понятие, возводя честь в ранг руководящей ценности сословного общества, того социального порядка премодерна, который определял своим членам их социальное место на основе их соответствующей чести. Таким образом, честь рассматривается как вопрос социального ранга, как нечто, существующее в градуированной и как бы порционной форме. Однако в обществах того времени честь становилась проблемой прежде всего тогда, когда она подвергалась нападению и ставилась под угрозу: в конфликте. Ведь в сословном обществе, в отличие от современного, вряд ли существовало четкое и определенное различие между многообразными социальными ролями на работе, в семье, церкви или даже на отдыхе: речь всегда шла о «целостном» человеке, и если казалось, что его чести что-либо угрожало, его целостность была полностью поставлена на карту. Таким образом, речь шла не о большей или меньшей чести, не о социальной градации или ранге, а о глубокой пропасти между честью и бесчестием.