Ослепительный цвет будущего

Шел июнь, и мне казалось, что у меня есть еще куча времени, но Нагори то и дело спрашивал, как продвигается подготовка.

– Что, черт подери, мне рисовать, Аксель?

Я плюхнулась на диван лицом вниз и вжалась носом в твидовую обивку. Мой скетчбук лежал на полу, куда я швырнула его ранее – чтобы не пришлось смотреть на уже начатые рисунки.

– Я вообще не понимаю, как сделать это долбаное портфолио.

– А что не так с рисунками, над которыми ты уже работаешь? – спросил он, вдавливая аккорды в свою электронную клавиатуру. Он сделал потише; я слышу стук его пальцев по пластику лучше, чем сами ноты. – Разве ты не рисовала после уроков?

– Все это не подходит. Я не могу просто продолжать рисовать эти странные, сюрреалистичные, схематичные… штуки. Если я правда хочу попасть на выставку, то должна отправить работы, которые более…

– Глубокие? – попробовал угадать он.

– Да, точно. Глубокие и более-менее законченные.

– Ну, на это просто нужно немного времени. Но я не уверен, что можно попытаться сделать работы глубокими. Мне кажется, именно так получается… претенциозный хипстерский отстой.

– Хипстерский? Ты серьезно? И это говорит мистер Опера Электроника!

Он вскидывает руки.

– Эй, я не изменяю своим принципам, чтобы стать «глубоким». Я просто стараюсь делать то, что мне искренне интересно. И ты все это делала, пока не начала волноваться из-за выставки и носиться со всем как заяц с морковкой.

Я вскинула брови.

– Заяц с морковкой?

Он пожал плечами.

– Пробую разные варианты. Курица с яйцом – сексизм какой-то. А вот зайцем может быть кто угодно.

– И то верно, – сказала я.

Аксель нажал кнопку, и маленькие красные огоньки на клавиатуре погасли. Он отодвинул мои ноги в сторону и плюхнулся рядом.

– Думаю, Нагори хочет, чтобы ты развивала то, что показывала ему.

Я пыталась забыть тепло его рук на своих ступнях в носках. Мне ужасно понравилось, каким естественным был этот жест; как он мог просто взять и прикоснуться ко мне.

Я напомнила себе, что это прикосновение для него, скорее всего, значит очень мало. Хотя нет – оно точно ничего не значит.

– Ну да, понятно, только что это вообще значит – развивать? – Я показала в воздухе кавычки. – Это же не какая-то домашняя корова, которую нужно к ярмарке раскормить.

– Может, тебе попробовать порисовать чем-то кроме угля?

Я подняла голову и уставилась на него.

– Ты знаешь, что я об этом думаю. У меня недостаточно опыта. Я пущу все коту под хвост.

– Представь, что ты ребенок, который не знает, что такое хорошо. Просто попробуй, чтобы понять, ради интереса.

Я покачала головой.

– Я лучше продолжу с углем.

Еще неделя ушла у меня на то, чтобы а) закончить эскиз, который был чуть менее ужасным, чем остальные, и б) найти в себе смелость показать его Нагори.

С его губ срывались неразборчивые звуки.

– М-м-м…

Затем он наклонил голову.

– Хм-м-м.

Возможно, он пытался связаться с духами зомби, населявшими кабинет рисования.

А может, просто не знал, что вообще сказать о моем рисунке.

Я переплела под столом пальцы.

– Подразумевается, что это будет нечто более абстрактное.

Я видела, как за дверью кабинета переминается Аксель. Я заставила его пообещать, что он дождется меня в коридоре.

– Похоже на матрешку, – сказал Нагори.

– На что?

– Такая русская традиционная игрушка. Уверен, ты видела подобные. Снаружи нарисовано лицо, а внутри они полые, и там скрываются другие, поменьше…

– Ах да, поняла.

– Концепт отличный, – продолжил он. – Изображение повторяется, но каждый раз – с едва различимыми изменениями.

– Но?.. – Я слышала, как это слово звенит в воздухе между нами, и меня это раздражало. У меня безумно тряс-лась коленка – словно хотела завести генератор и подняться в воздух. Я крепко надавила на ногу ладонью.

– Но… Мне кажется, этой работе не хватает эмоций.

Я с усилием сглотнула.

– Эмоций, – повторила я.

Аксель вновь посмотрел сквозь стекло в двери. Я бросила на него гневный взгляд и опять переключилась на рисунок.

– Эмоции – самая сильная сторона остальных твоих работ, Ли, – объяснил Нагори. – Ностальгия, грусть. Я хочу почувствовать… что-нибудь. Когда я смотрю на этот рисунок, я чувствую всего лишь, хм, холодную философию. Но ничего не шевелится вот здесь. – Он положил руку на грудь. – Понимаешь, о чем я?

Я снова попыталась сглотнуть, но в горле так пересохло, что его можно было ломать и разжигать, как хворост.

– Да, понимаю. Кажется.

– Идея правда замечательная. Не отходи от нее – просто попробуй еще раз. Посмотри, получится ли у тебя ухватить чуть больше.

– Больше, – снова повторила я, будто превратившись в дурацкое эхо.

– Точно, – сказал Нагори. – Эти звенья – браслет, правильно? Что заставило тебя нарисовать его? Найди эту же эмоцию.

Все выходные я провела в подвале Акселя со своим скарбом, пытаясь найти эмоцию. Освещение было так себе, но у мамы начался один из ее периодов. Любой малейший звук – даже еле слышный шелест страницы или легкое царапанье карандаша по бумаге – выводил ее из себя.

– Я не могу думать с таким грохотом, – говорила она сердитым голосом.

Или: