Ослепительный цвет будущего

Воспоминание выросло, словно пламя, яркое и на редкость четкое: почти обнаженный Аксель в том ужасном номере отеля летней ночью. Соблазнительный жар его тела, когда мы лежали в позе ложек, этот слой из пустоты, потрескивающий между нами, толщиной всего в пару сантиметров.

Моя правая рука оказалась внизу, между ног, и я задумалась о сексе. Я размышляла о коже, бесконечной коже из фильмов с рейтингом R [30], о том, как обнаженные конечности двух людей сливаются воедино, будто специально были спроецированы друг под друга. Я размышляла об Акселе, представляла, как мы сидим на его диване и раздеваемся.

Я уснула, полная желания.

82

За каким только чертом люди изобрели тикающие часы?

Я никак не могу отвлечься от непрекращающегося звука. Все словно выстраивается по приказу этого требовательного ритма. Мои вдохи и выдохи. Пульс в ушах. Какая-то неуловимая дробь, которая наверняка существует только у меня в голове.

Тик. Так. Тик. Так.

Кто бы мог подумать, что моим злейшим врагом станут часы!

Когда мама готовила, она порой погружалась в глубокий омут тишины, и казалось, что кухонные часы становились громче, а все ее движения синхронизировались с их тиканьем.

Что бы она ни резала, ее руки всегда улавливали этот устойчивый ритм. Губы были сосредоточенно сжаты, брови сдвигались. Она молча и плавно перемещалась от одной стороны стола к другой, словно сонная кошка; расслабленные конечности, слегка расфокусированный взгляд.

Тик. Так. Тик. Так.

Как бы мне хотелось вернуться в один из тех дней и стоять рядом с ней, пока она нарезает перец соломкой, пока cливает воду из фунчозы, пока мешает в кастрюле суп. Я прикоснулась бы к ее локтю и спросила, о чем она думает.

Была ли она счастлива? Грустила ли?

Думала ли она о красной птице?

Тик. Так. Тик. Так.

Мой скетчбук на кровати открыт на новой странице, но я слишком нервничаю, чтобы рисовать. Слишком беспокоюсь. Такое чувство, будто клапаны моего сердца забиты мусором и ему приходится работать вдвое усерднее, чтобы прокачивать кровь. Легкие теряют эластичность, борются с вдыхаемым воздухом. Голова – в тумане цвета синий антверпен.

У меня есть два дня и две палочки благовоний.

Когда я наклоняюсь к ночному столику, чтобы взять спички и достать из коробки последнюю фотографию, мамина подвеска с цикадой покачивается в сторону и ударяет меня по плечу.

Цикада. Подвеска, которую она носила каждый божий день.

Пальцы находят нефритовую фигурку, нащупывая выступы и гладкость оборотной стороны. Я чувствую у себя на шее умиротворяющий груз кулона; камешек потеплел от непрерывного соседства с моим сердцем.

Мое нежелание удушающе, подвеска – тяжела, словно наковальня.

Я не могу.

Я должна.

Пальцы едва заметно трясутся, когда я отправляю фотографию назад в коробку; кулон – гораздо важнее: в этом кусочке нефрита должно быть скрыто что-то переломное.

Я расстегиваю цепочку и снимаю ее с шеи, ощущая не-ожиданный прилив уверенности. Пальцы в последний раз ощупывают изгибы и уголки фигурки. Сейчас она исчезнет; цикада сгорит, превратится в серый осадок, рассыплется в прах.

Жаль, что у меня нет палочки подлиннее, но придется довольствоваться тем, что есть.

83 Дым и воспоминания

Вот мой отец, совсем молодой, выходит из такси. На нем рубашка и пиджак. В руках он сжимает букет роз. Медленно и осторожно он поднимается по ступеням на третий этаж многоквартирного дома. Заглянув в карман, сверяется с адресом и нажимает кнопку звонка на дверном проеме – его звучание напоминает мелодичные трели дроздов.

– Дверные птицы вместо дверного звонка, – бормочет он себе под нос, легонько улыбаясь.

Едва дыша от волнения, моя мать с горящими глазами распахивает дверь.

– Ты приехал! – восклицает она, явно сильно нервничая; одной рукой она прижимает к груди кулон.

– Я же говорил, что приеду.

Она делает глубокий вдох.

– Подожди одну минуту.

Внутри, позади нее, слышатся голоса моих бабушки и дедушки.

– Кто это? – строго вопрошают они.

Мама разворачивается, чтобы ответить.

– Я хочу познакомить вас с ним.

Уайгон вырастает у нее из-за спины, и его лицо, до этого нейтральное, вдруг превращается в гримасу ужаса, а затем – отвращения.

– Кто это?

– Он очень хорошо знает мандарин! – быстро и беспокойно говорит мама. – Он хотел зайти, чтобы познакомиться с вами и…

– Он не зайдет внутрь, – жутким голосом произносит дедушка. – Его здесь не ждали.

Мамино лицо искажается и вспыхивает гневом.

– Но ты же не…

Уайгон берет ее за локоть и отодвигает с пути. Захлопывая дверь, он даже не смотрит на моего отца.

Я не могу сдержать шумный вздох, вырывающийся сквозь зубы; внутри меня оседает светло-вишневый удар. Как могли бабушка с дедушкой не дать папе ни единого шанса? Что в нем было плохого?

Он опускает цветы. Он снова стучит и звонит в дверь. Ответа нет, лишь шум ссоры, доносящийся из квартиры. Папа садится на ступеньки и готовится ждать.

Взрыв света, и оттенки меняются.