Ослепительный цвет будущего

Ее мысли трепещут, как страницы открытой книги на сильном ветру. Мысли о снеге. О том, что холод – это не так уж плохо. Пусть она дрожит, но эта дрожь отвлечет ее от всего остального.

И через некоторое время она просто уснет. Оторвавшись от мира. Лежа в углублении от снежного ангела и досматривая свой последний сон.

Вспышка.

Цвета исчезают. Свет растворяется.

Я слышу всхлип и понимаю, что это мой. Но, коснувшись лица, обнаруживаю, что щеки остались сухими. На самом деле я не плачу. Я никогда еще не чувствовала себя такой иссушенной.

Задолго до того, как я потеряла маму, мама потеряла свою сестру. Мама потеряла родителей – или, во всяком случае, она в это верила. А вера – разновидность магии. Вера может многое воплотить в жизнь.

Задолго до того, как врачи категоризировали ее состояние и дали ей рецепты с многосложными названиями медицинских препаратов. Задолго до того, как папа начал пропадать в командировках.

Задолго до всего этого: ей уже было больно.

84

Я моргаю, чтобы отогнать воспоминания, и мир возвращается в оттенках, ставших из-за недостатка сна слишком резкими.

Зачем дым показывает все это мне? Зачем cнова вызывать у меня страдания, когда я уже так много потеряла? Столько всего было бы лучше просто забыть.

От всего этого в легких застревает боль.

Я смотрю вниз в поисках серой cубстанции, но там ничего нет. Ни пыли, ни пепла.

Вместо этого у меня на ладони покоится нефритовый кулон – такой же, как прежде. Он не сгорел. В грудь ударяет волна облегчения, и я делаю глубокий вдох.

Он все еще здесь. Я могу оставить его себе.

Единственное доказательство того, что тут горели благовония и разворачивались воспоминания, – подпаленная цепочка. Некоторые участки окислились и стали темными. Но звенья все равно держатся крепко. Я застегиваю подвеску на шее, радуясь утешительному грузу кулона, радуясь, что после всего случившегося у меня сохранилось хотя бы это.

85 Зима, десятый класс

Зимние каникулы начались с того, что порвалась цепочка от маминой цикады.

Мама стояла, сложившись пополам, и искала что-то в шкафчике под кухонной раковиной, и вдруг по полу зацокал нефритовый кулон, без всякого ритма или видимой на то причины. Мама сразу же пошла и купила новую цепочку – на время, пока будут чинить старую, – но это было не то. Серебро казалось слишком блестящим, длина – недостаточной, а форма звеньев – просто не такой, как нужно.

Это казалось зловещим предзнаменованием.

Позже, вспоминая этот случай, я понимала: еще тогда мне стоило обратить внимание на то, как я искала возможные оправдания происходящему.

Знак это был или нет – но те каникулы вышли странными. Аксель впервые за несколько лет отправился навещать семью в Сан-Хуан, а Каро снова уехала кататься на сноуборде.

Папа должен был остаться надолго, и рождественский день начинался вполне многообещающе.

Папа выдвинул стул, пока мама лепила дамплинги.

– Я помогу.

Он взял стопку тонких кружков из теста и принялся накладывать начинку в центр каждого, защипывая края.

Мамино лицо прояснилось впервые за несколько недель. Она даже тихонько замурлыкала себе под нос – несколько мелодичных фраз из композиции, которую я слышала в ее любимой сонате.

Не припомню, когда папа последний раз помогал ей готовить. Мне так нравилось наблюдать за ними: ловкие руки мамы защипывали уже третий дамплинг, пока папа только заканчивал первый.

На кухонной стойке я раскрыла скетчбук на чистой странице. Угольный мелок, зажатый в пальцах, скользил по ровной белизне, запечатлевая испачканные в муке костяшки пальцев и поднос сырых дамплингов.

Я прислушивалась к их ритмичному плюханью на поднос, к тихому шороху мелка по бумаге, к нашему синхронному, словно в тандеме, дыханию.

А потом этот момент, конечно же, прервался. Папа повернулся посмотреть, что я делаю.

– Ли, почему бы тебе это не отложить? Подойди и проведи немного времени с родителями.

Я попыталась предотвратить зарождающуюся ссору.

– Э-э, я провожу с вами время. Я сижу прямо здесь, как видишь.

– Нельзя все время быть в себе, – сказал папа. – Подойди и помоги нам с дамплингами.

Я затрясла головой.

– Я рисую вас с мамой. И вообще обычно рисую то, что вокруг меня. Как это связано с тем, что я в себе?

– Искусство – твое независимое стремление, – заявил папа изменившимся голосом. – А у нас семейное утро. Мы хотим, чтобы ты прекратила рисовать и поучаствовала.

– Поучаствовала? Ты серьезно? Мы что, в школьном кабинете?

– Следи за языком, когда…

– Хватит, – тихо сказала мама, и это слово будто выключило нас, как кнопка на пульте. – Давай без ссор, сейчас же Рождество. – Ее рука с мучной пылью на секунду вспорхнула к груди и приземлилась слишком низко – до того как мама вспомнила, что теперь ее цепочка стала короче и цикада висела выше обычного.

Я захлопнула скетчбук и отправилась наверх; там, у себя в комнате, я уселась в углу и попыталась нарисовать что-нибудь новое для Нагори.

Позже, когда я спустилась поесть и распаковать подарки, папа вел себя непринужденно, будто ничего не произошло.