Османец

Император Константин вздохнул и отбросил пергамент.

— Вы обвиняетесь... — начал он.

— В том, что поступил, как следовало поступить отцу! — воскликнул Джон Хоквуд.

— В нарушений общественного спокойствия, бесчинстве и покушении на право собственности.

— Я лишь хотел спасти дочь, ваше величество.

Джон пробежал глазами по лицам людей, стоявших позади трона. Он сжал губы, увидев Нотараса подле патриарха.

— Твой сын обвиняется в убийстве, — устало закончил Константин.

— Мой сын защищался от нападавших на него людей.

— Но один из них убит!

— Так случилось, ваше величество.

— Франк убил грека, — гаркнул Геннадий.

— Но моя дочь была изнасилована! — закричал Джон. — Сестра моего мальчика была изнасилована! Она до сих пор томится во дворце великого дуки.

— Я отрицаю это, — проговорил Нотарас. — Она оказалась в моём доме по собственной воле. Всё, что произошло между ней и моим сыном, произошло по её собственному желанию...

— Но без благословения её родителей, — оборвал император, явно теряя терпение.

Нотарас тяжело вздохнул:

— Мой сын готов жениться на этой девушке.

Все присутствующие в зале с удивлением посмотрели на Нотараса. То, что великий дука разрешал своему внебрачному сыну жениться на латинянке, было, по сути, публичным признанием его вины.

Нотарас указал на Вильяма Хоквуда, стоявшего позади отца:

— Но этот негодяй должен умереть!

— Он убил грека, — повторил патриарх. — И он должен поплатиться своей жизнью!

Константин с грустью взглянул на Джона, и Джон с ужасом мгновенно понял, что император недостаточно силён, чтобы защитить его.

— Я протестую, ваше величество, — сказал Джон. — Если бы мы не защищались, нас разрубили бы на части. По приказу этого человека... — И он указал на великого дуку.

— Но вы остались живы, а один из моих подданных убит, — сказал император. — Твой сын должен поплатиться за это.

— И вы думаете, что моя дочь захочет вступить в брак с Василием Нотарасом, если её родной брат будет казнён?

— Они поженятся, — повторил Нотарас. — Я прослежу за этим.

Джон спрашивал себя, имеет ли Кэтрин хоть малейшее представление о том, в какую беду они попали из-за её безответственности и безнравственного поведения? Теперь, чтобы спасти жизнь Вильяма, он должен пойти с козырной карты, а свою дочь бросить ко всем чертям...

— Если мой сын будет признан виновным, я не останусь в Константинополе, — объявил он.

Император взглянул на него, и Джон увидел, что Константин готов расплакаться. Но внезапная слабость внутри него неизбежно нарастала, и он начал понимать, что император не в состоянии защищать даже своего генерала артиллерии перед напором великого дуки.

— Итак, — проговорил наконец император. — Сегодня вечером из Галаты отправляется генуэзское судно. Будь на нём с женой и младшим сыном. Никто не станет препятствовать вам.

Джон поднял голову.

— А мой старший сын?

— Он будет казнён!

Вильям судорожно перевёл дыхание и огляделся... Иметь при себе оружие, находясь рядом с императором, не разрешалось, кроме того, они были окружены плотным кольцом охраны.

— Ваше величество, вы не сделаете это! — вскричал Джон.

— Я дарую тебе жизнь. Большего я сделать не могу...

Джон не верил своим ушам.

— Но, ваше величество, — проговорил он, понизив голос, — вы совершаете преступление!

— Измена! — закричал великий дука, и его вопль был подхвачен свитой.

— Молчать! — приказал император. — Это мой приговор, Джон Хоквуд. Теперь ты должен удалиться. Если же тебя или твоего сына застанут в Константинополе на рассвете, ты будешь казнён. Убирайся, Хоквуд, пока у тебя ещё есть время.

— А ну живо! — скомандовал капитан генуэзского судна. Это был, конечно же, не тот капитан, который доставил Хоквудов в Константинополь более двух лет назад, но Джону казалось, что всё это произошло как будто вчера. — Усиливается северный ветер. Нас вынесет из Босфора, как косточку, выдавленную из апельсина.

Джон Хоквуд промолчал, помогая жене подняться по трапу и пройти в каюту. Энтони следовал за ними с узлами в руках, которые они наскоро успели собрать.

Они просто-напросто ушли из своего прекрасного дома и из жизни, которую создали себе. Мэри была настолько потрясена внезапной переменой их судьбы, что не могла дать волю слезам. После двух лет жизни в роскоши и комфорте, которых они не знавали прежде, она, казалось, просто не понимала, что её семья расколота и их процветание разрушено бесповоротно.

Энтони понимал её состояние. Он не знал всех подробностей случившегося, но масштабы катастрофы он, конечно, осознавал. Инстинктивно он чувствовал себя виноватым, но раз Кэтрин решилась на преступное безумие, то всё, что последовало за этим, рисовалось неизбежным. То, что Кэтрин не прислала ни слова извинения за то несчастье, в которое она ввергла семью, разрывало сердце Энтони.