Османы. История великой империи

Второй оплошностью паши стал конфликт с башдефтердаром[123] Искендером Челеби, который на завершающем этапе иранской кампании был его помощником. Конфликт закончился казнью Искендера Челеби, после чего те, кому он оказывал покровительство (а таких было немало) перешли на сторону Хюррем-хасеки.

Между устранением Ибрагима-паши и устранением шехзаде Мустафы прошло целых семнадцать лет – то ли у старшего сына султана было много сторонников при дворе, то ли Хюррем-хасеки ждала удобного момента, чтобы брошенные в землю зерна сразу же дали всходы. Сулейман I был мудрым человеком и, несмотря на все влияние Хюррем, смотрел на мир своими, а не ее глазами. Вряд ли против Мустафы могли бы сработать такие грубые приемы, как подложное письмо или чей-то ложный донос, следовало действовать тоньше…

Удобный момент настал в 1553 году, когда великим визирем был хорват Дамат Рустем-паша, женатый на дочери Сулеймана и Хюррем Михримах-султан. Зять и теща прекрасно ладили друг с другом. Когда Сулейман, поведший войско в иранскую Нахичевань, остановился в Эргели,[124] Рустем-паша предложил Мустафе, бывшему санджак-беем Коньи, присоединиться к походу со своим отрядом, а Сулейману сообщил, что Мустафа намеревается его убить. Появление Мустафы в сопровождении большого отряда воинов убедило султана в правдивости сообщения Рустема-паши (к тому же Мустафе шел тридцать девятый год, и он мог считать, что засиделся в положении шехзаде). Стоило только Мустафе войти в шатер Сулеймана, как султанские телохранители набросились на него и начали душить, а завершил дело удар кинжалом.

Шехзаде Мустафа пользовался большим авторитетом среди янычар, которых он не раз водил в битвы. Узнав о его смерти, янычары и воины из Коньи, где правил покойный, потребовали казни Рустема-паши, оклеветавшего Мустафу. Сулейман без колебаний пожертвовал бы зятем ради успокоения войска, но Хюррем спасла своего верного помощника от смерти. Рустем-паша лишился должности, но жизнь сохранил, а в 1555 году смог вернуть себе должность, обвинив своего преемника Кара Ахмеда-пашу во взяточничестве (считается, что без поддержки Хюррем-хасеки это вряд ли бы удалось).

Сулейман I не был подкаблучником, каковым его иногда пытаются изобразить авторы исторических романов. Хюррем-хасеки имела большое влияние на султана, он любил ее, доверял ей и прислушивался к ее советам, но решения при этом принимал самостоятельно. Свою любовь султан выражал не только поступками, но и стихами.

«Трон моей одинокой души, мое сокровище, моя любовь, мой лунный свет,

Мой самый искренний друг, которому я могу доверять, жизнь моя, мой султан, моя единственная любовь,

Красивейшая из красивых…

Моя весна, радость моей любви, мой дневной свет, моя возлюбленная, смеющийся лепесток…

Сад моей души, милая моя, роза моя, единственная в этом мире, кто не доставляет мне огорчений…

Мой Стамбул, мой Караман, земля моей Анатолии, мой Бадахшан, мои Багдад и Хорасан,

Моя любимая с прекрасными волосами, высоким лбом и глазами, сияющими озорством…

Я всегда буду восхвалять тебя…».

Хюррем родила Сулейману пятерых сыновей и одну дочь. Сын Селим стал преемником отца. Хюррем-хасеки умерла в апреле 1558 года. Согласно одной из версий, причиной ее смерти стало отравление, совершенное по приказу Рустема-паши, который, вернув себе должность великого визиря, стал тяготиться опекой властной тещи (если послушать некоторых историков, так при султанском дворе никто не умирал своей смертью – одних душили, других травили, третьих топили).

Если бы в то время существовали феминистки, то Сулейман I, вне всякого сомнения, стал бы их кумиром, поскольку с его легкой руки положение женщин при османском дворе изменилось в лучшую сторону – мать султана пользовалась влиянием, сравнимым с влиянием высших сановников, а любимая жена султана меняла великих визирей и творила политику. Но давайте подумаем – а кому еще, кроме жен и матерей, султаны могли безгранично доверять? Сыновьям? Братьям? Визирям? Слова «единственная в этом мире, кто не доставляет мне огорчений» – это не очередной витиеватый оборот влюбленного поэта, а констатация реального факта, признание, исходящее из глубины сердца.