Османы. Как они построили империю, равную Римской, а затем ее потеряли

Они пропагандировали идею о том, что султан не должен быть праздно сидящим на троне номинальным властителем. Писатели изображали его верхом на лошади, охотящимся, мечущим копье и с одинаковой энергией ведущим военные кампании. Ему нравилось наблюдать за местным фестивалем масляной борьбы, где под аккомпанемент барабана и рожка мужчины, одетые только в штаны из шкуры буйвола, с кожей, блестевшей от смеси оливкового масла и воды, пытались выполнить почти невыполнимую задачу – побороть противников и прижать их к земле. Подобно масляному борцу, Мехмед IV изображался мужественным, сильным, загорелым и грубоватым, крупным мужчиной с крепкой грудью, мощными руками, широкими кистями и плечами[721]. Отвечая на критику его отца, Ибрагима I, хронисты Мехмеда IV распространяли мнение, что султан был мобильным гази, вырвавшимся из гаремной клетки во дворце Топкапы и проведшим большую часть своего царствования в попытках развязать войну с христианскими врагами по всей Центральной и Восточной Европе и Средиземноморью[722].

Изображенный как отобравший власть у женщин, Мехмед IV напоминает о ранней эпохе, когда султаны были стойкими военачальниками, и об одной из моделей мужской добродетели в средневековой Западной Европе – рыцарстве, когда притязания на мужественность основывались на фундаментальных показателях, проявлявшихся в битве с другими мужчинами и в доминировании над женщинами. В отличие от отца, слишком занятого времяпрепровождением в гареме, Мехмед IV считался приземленным, грубым, простым лидером, которому удобнее сидеть верхом на лошади, чем на троне. Перипатетик[723] Мехмед IV изображался как страстно поощрявший войну и наблюдавший за битвой правитель. В отличие от большинства других султанов XVII в., он стремился к завоеваниям. Его армии проникали на вражескую территорию с мечами, продавали жен врагов в рабство и заменяли церкви на мечети, чтобы продемонстрировать свое могущество.

В 1666 г. Мехмед IV возобновил предыдущую кампанию отца по захвату Крита, самого большого острова в Средиземном море. Двадцатью годами ранее частично успешные усилия были предприняты при Ибрагиме I, чья мечеть из красного кирпича с розовым куполом венчает продуваемую всеми ветрами крепость Ретимно на вершине холма между Ханьей и Кандией на северном побережье острова. Ибрагиму I удалось завоевать несколько городов Крита, но не весь остров.

При Мехмеде IV османы успешно захватили его, взяв в 1669 г. последний оплот – казавшийся неприступным город Кандия (Ираклион). Султан не хотел быть похожим на отца, проведшего безрезультатную восьмилетнюю военную кампанию на Крите. На кону стояла честь Мех-меда IV. Султан призвал великого визиря начать войну за остров и сказал, что лично присоединится к битве, «предпочитая терпеть лишения на пути Бога», согласно записи в одной из книг о его победах[724]. Мехмед IV использовал метафору сексуального бессилия, связывая победу с честью империи и, следовательно, собственной, поскольку он стремился доказать свое могущество на поле боя: султан сказал великому визирю, что продление осады сделает империю «бессильной»[725]. Во время кампании он призывал армию к дисциплине, храбрости и мужественности, заявив, что если солдаты просто «уйдут», это навлечет на них позор[726].

По словам автора книги «Завоевание острова», джихад Мехмеда IV был успешным «благодаря усердию, терпению, мужественности и храбрости в бою»[727]. Затем последовала архитектурная трансформация зданий на острове. Высокие колокольни превратились в минареты. Церкви были переделаны в мечети или общественные бани. В результате акта символического насилия женский монастырь, обитель непорочных христианок, посвятивших себя мирной молитвенной жизни, был отдан под казармы янычар.

Он стал пристанищем обращенных в христианство мужчин, посвятивших жизнь ведению войны на стороне исламской империи[728].

Мехмед IV участвовал в сражениях, давая знать о своем присутствии и даже определяя, когда войскам следует открыть огонь из пушек. Когда он оказывался перед цитаделью, то часто посылал сообщение ее защитникам с предложением сдать ее без боя, грозя уничтожением[729]. Однажды вражеские солдаты ответили султану словами: «Кроме строителя, ни одна рука никогда не прикасалась к цитадели с того дня, как она была построена. Это девственная цитадель. Из-за этого мы предпочитаем проливать свою кровь [как девственница, к которой никто никогда не прикасался]». По приказу Мехмеда IV османские войска не оставили от крепости камня на камне.