Осьмушка

Она не знает, как правильно перевязаться, значит, перевяжется уж как придётся. Одежда успела прилипнуть, и Пенни размачивает её водой из горсти. Сирений парнишка задирает на себе рукава, окунает в бегучую воду ладони и ступни, замирает, прикрыв глаза.

– Вот бы не ручей, а речка, – выговаривает Пенни. – Нырнул бы ты, да поплыл домой.

На звук её голоса сирена обращает своё будто кукольное лицо. Смотрит на длинную рану пониже локтя. Протягивает прохладные мокрые руки, соединяет края пореза, зажмуривается и шепчет одними губами, взахлёб, вздыхая судорожно, как от горя.

– Эй, ничего страшного… – говорит Пенелопа, и тут в ране делается разом жарко и ледяно. И кровь почти совсем унимается.

Порез не исчезает полностью, но когда сирена отпускает руки, там уже действительно ничего страшного. Пожалуй, теперь хватит даже неумелой перевязки.

– Ты не слабак, – шепчет осьмушка. – Ты – волшебный.

Сирена осторожно тянет кверху край её футболки, чтобы полечить вторую рану.

* * *

Больше всего Пенни-Резаку сейчас хотелось бы лечь прямо на землю и уснуть, но этого нельзя.

Сирений мальчик смешно пьёт: зачёрпывает из ручейка в перепончатую горсть с растопыренными пальцами, поднимает воду выше лица и льёт себе в открытый рот. Гладит свои длинные ноги, немного приводит в порядок самые большие ссадины. Пенни запоздало смекает, что всё-таки стоило бы взять вражьи тяжёлые ботинки: обула бы их сама, а кеды отдала бы парнишке. Да уж не тащиться же теперь обратно.

Сирена взглядывает ей в лицо, дёргает чёрный браслет на своей ноге. Тот сидит так плотно, что даже кожу натёр. И вовсе эта штука не похожа на украшение. А похожа на…

Догадка мигом сбивает с Пенни сонливость – аж с загривка до крестца промурашило!

– Это же не браслет, это датчик!

Вспомнила. Видала такое по телеку, только там учёные надевали подобные штуки на диких зверей, чтоб отслеживать всякие их шатания туда-сюда в природе. Эту, сезонную миграцию.

Застёжка не поддаётся, будто впаянная. Пенелопа помогает ножом, боясь оцарапать парнишку. А тот ничуточки и не дёргается – держится совсем спокойно и доверчиво. Да чтоб у этих… у этих друзей мертвеца руки поотгнили на хрен!

Межняк ругается сквозь сжатые зубы, ищет, где подковырнуть проклятый датчик. После битой четверти часа застёжка наконец ломается.

– Был бы тут вместо меня Штырь, так он поймал бы зайца, – говорит Пенни. – Отвечаю тебе, вот живого бы зайца руками поймал. Привязал бы эту ересь зайцу к жопе, да и отпустил бы на все четыре стороны. Пусть бы эти засранцы попыхтели, погонялись бы. А нам-то с тобой что делать?

Примотать к чему-нибудь плавучему и пустить по ручью? Нет, не то: если и не зацепится об узкие бережка где-нибудь поблизости, так всё равно – враги окажутся впереди, как раз на пути к сиреньему озеру.

Пенелопа через силу встаёт, с хорошим размахом закидывает проклятый датчик подальше в сторону. Потом подаёт руку сирене.

– Пойдём домой, волшебный.

Её слуху уже чудятся далёкие моторы с той стороны, откуда они приковыляли.

А может, и не чудятся.

Мальчик

Ойя, мальчик. Единое и единственное имя для всех водяных сыновей, от истока веков.

Если повезёт, и крепко полюбит какая-нибудь из влиятельных жён, тогда от неё можно дождаться подарка – назовёт почти настоящим именем: Кроткий, Весёлый, Нежный или Ласковый. Как будто ойя никогда не сердятся и не грустят…

Девы, вырастая из детских домашних прозвищ, сами берут себе имена. Имена, достойные памяти и даже книг. Как отважные воительницы прошлых времён, отчаянные странницы – сёстры удачи, искусные ремесленницы, слагающие песни жрицы, постигающие глубокие тайны мира учёные, художницы, охотницы и хранительницы историй. Поселись племя в более бойком месте – славилось бы, как прежде, и ловкими умными дочерьми, нажившими и приумножающими торговое богатство.

Старшие жёны разрешали дедушке баловаться – высекать рисунки на стенах старых палат, там, где они жили раньше. Конечно, не главных и не парадных, но всё-таки. Изящные фигурки, явившие себя из-под дедушкиной руки, казалось, вот сейчас сойдут со стен и пустятся в пляс. В них чудилось живое движение, какое не всегда встретишь даже на работах признанных мастериц. Жёны ворчали иногда, что его маленькие руки, того и гляди, совсем огрубеют от кремнёвых резцов и прочих инструментов такого трудного и неподобающего ойя искусства. Отец рассказывал: дедушка каждый день густо намазывал ладони очищенным жиром белухи или тюленя. Дедушку звали: Тихий.

Отец был очень умён. Отец любил книги и истории. Знал на память сотни прекрасных гимнов, бывало даже складывал свои. Умел извлекать тонкую музыку из всего, что в добрую минуту попадалось под руку – из камней, из самой обыкновенной утвари, даже из оружия, к которому вообще-то запрещено прикасаться ойя. За долгую жизнь успел вырастить трёх сыновей – редко какому ойя выпадает такая неслыханная удача. Отца звали: Красивый.

Дева или жена говорит о себе так: «я сделала», «я хочу», «я смогу».

Ойя должен говорить иначе: «сделалось», «хочется», «удастся».

Вроде бы то же самое, но нет.

«Мне удалось сбежать?»