Осьмушка

Сирений мальчишка никуда не делся за ночь. Сон с него слетает тут же. Ему, видать, впрок пошла и вчерашняя рыбка, и отдых – поднимается из-под старой ёлки вслед за Пенни, глазастый, такой беленький, прямо жемчужный, будто снова никакая грязь к нему не липнет. Глядит в лицо, выговаривает что-то чуть слышно, сипло, но уже настоящим голосом. Синяк на горле темнеет вдвое ярче вчерашнего, зато отёк вокруг поганого укола почти совсем прошёл.

– С добрым утром, – отвечает Пенни. Друг-дружкиных языков они всё равно не знают, но не молчать же.

С недоверчивым удивлением Пенелопа вдруг замечает, что утро-то действительно доброе. Настолько доброе, насколько это вообще возможно при таких делах. Разминаясь и встряхиваясь после сна, она сперва бережёт пораненную руку и бок, но боль почти не даёт о себе знать. Конечно, Пенни замёрзла, но не сказать, чтобы очень: от движения ток горячей крови довольно скоро согревает её. Да и голод вполне переносимый, не мучительный.

Пора идти.

* * *

– Я мелкая была, ещё совсем соплячка, так у меня как-то полгода, наверное, глаза гноем заплывали за ночь. Не болели вроде, ничего. А как с утра проснусь – тоже вот так вот хрен веки разлепишь. Я помалкивала. Толку-то жаловаться, типа. Ведь ничего вроде не болит. И днём нормально. Потом вся эта суетня была, меня в приёмную третью семью определили, к маме Кэтрин.

Она старая такая, толстая, очки с во-от такенными стёклышками гнутыми. Стой, ты рукавом зацепился, сейчас отцеплю… ай, порвал, ну и ладно. До меня она только совсем малышню брала на воспитание, а тут больше некому было взяться. И что ты думаешь? Она сразу заметила, что у меня с глазами непорядок. И не наругалась даже. Закапала мне каких-то капель два раза – всё и прошло. Представляешь? Так просто. Мама Кэтрин ничего была, нормальная. Орала на весь дом, аж окошки звенели. Но бывало с ней весело. И лазанью она знаешь какую вкусную делала! Мама Кэтрин не знала, что я орк. Да никто толком не знал. Все думали, я больная, ненормальная. Осторожно, ветка! Если бы мама Кэтрин знала, она, наверное, не согласилась бы, чтобы меня оперировали и уколы делали, что ни месяц. С-сволочи.

* * *

Солнце ещё до полудня не доходит, когда их ручеёк разбегается тонкими прядями, почти теряясь из виду. Но это ничего. Сквозь редеющие тонкие деревья впереди видна весело сверкающая, голубая озёрная ширь. Парнишка вскрикивает слабо, готов припустить к родной воде на всех рысях, как может, но Пенни ловит его за запястье:

– Т-с-с-с, опасно. Мало ли.

От леса до берега метров двести с гаком открытого места. Пенелопе тут бывать не приходилось, до стойбища должно быть далековато. Моторов не слыхать, но прикрыв глаза и принюхавшись, межняк верхним чутьём чувствует среди ладного хора запахов кое-что чужое. Бензин? Ещё вроде тушёнка? Пахучее снадобье от комарья и мошки? Незнакомый человек. Или люди.

* * *

Хоть бы у друзей мертвеца не было с собой огнестрельного. Тогда совсем плохо. Орки зовут огнестрельное дыробоем. Оно, конечно, по новым временам под строгим запретом – только полиции, егерям да профессиональным воякам и можно его носить, ну ещё фермерам во всякой глухомани дают иногда разрешение на дробовик. Да только эти воры… они, ну, вряд ли особо законопослушные личности. Кто их знает. Да и места здесь вовсе дикие. Всё может быть.

Штырь рассказывал, как в наёмном отряде приходилось воевать и дыробоями; рассказывал, сплёвывал, кривясь, как будто что-то крепко болело внутри. Магранх-Череп тоже с того отряда, тот не плевался. Показывал детям рубчики свои от пулевых ранений, один так даже в надбровье. «У нас, у орков, крепкие черепушки, – говорил. – Вот „Харткат“ бы пробил, а от „Джейрана“ так, башка потом три дня покою не давала, правда».

Пенни не рассчитывает, что у неё такая уж стопроцентно орочья крепкая черепушка. Да и мало ли куда при случае может попасть злая пуля. Или необязательно пуля, достаточно и болта из какого-нибудь задрипанного охотничьего арбалетика. Да и с шокером тоже незачем встречаться, пастушьим или уж самооборонным, всё равно. Про шокеры она когда-то передачу смотрела. Ничего приятного.

Был бы впереди какой следует луг со стоячей травой – можно было бы и ползком, чтоб не светиться тут на все стороны; но тут, наверное, до прихода людей здорово любили пастись черноносые олени. В этих местах их бывает помногу, не зря ближнюю долгую стоянку клан величает Мясной луной. Можно заметить на земле чёрные кругляшки кучками – рогаткин помёт, и трава на Пенелопин взгляд какая-то довольно прибитая и поеденная, не слишком гожая, чтобы подбираться скрытно.