Основания девятнадцатого столетия

Фома строит свою систему на двух предпосылках: филосо­фия должна безусловно иметь подчиненное положение и быть ancilla ecclesiae, т. е. служанкой Церкви. Кроме того, она должна принизиться до ancilla Aristotelis, служанки Аристотеля. Как ви­дим, принцип один и тот же: позволь сковать себя по рукам и но­гам, и ты увидишь чудо! Повесь у себя перед глазами определенные догмы (которые были декретированы решением большинства епископов, которые в своем большинстве не умели ни читать, ни писать, в столетия глубочайшего стыда человече­ства) и предположи, что первые осторожные попытки гениаль­ного, но, как выяснилось, очень одностороннего эллинского систематизатора выражают вечную, абсолютную, полную исти­ну, и я подарю тебе универсальную систему! Это покушение, опасное покушение на внутреннюю свободу человека! Вместо того, чтобы, как хотел Гёте, не иметь границ внутри, чужая рука сковала ему два узких обруча вокруг души и вокруг мозга: вот цена, которую мы, люди, должны платить за «универсальное знание». Кстати, из протестантской церкви, уже задолго до того, как Лев XIII издал свою энциклику, выросла универсальная сис­тема, основанная на похожих принципах, система Георга Фрид­риха Вильгельма Гегеля — протестантского Фомы Аквинского: этим все сказано! Тем временем жил Иммануил Кант, Лютер фи­лософии, разрушитель кажущихся знаний, уничтожитель всех систем, и он обратил наше внимание на «границы нашего интел­лекта» и предупредил «никогда не выходить за границы опыта спекулятивным разумом». Но затем, после того как он так резко и определенно поставил нам границы, он как ни один из ранних европейских философов, распахнул ворота во внутренний мир безграничного, открывая родину свободного человека.²³²

Принципиальное ограничение

Данные беглые заметки служат только ориентирами того, в сколь многих областях и сегодня бушует и, возможно, будет бушевать вечно борьба между индивидуализмом и антиинди­видуализмом, национализмом и антинационализмом (интерна­ционализм — другое слово для этого), свободой и несвободой. Только во втором томе можно было бы более подробно остано­виться на этих едва затронутых темах, насколько они касаются современности. Но я бы не хотел, чтобы меня обвинили в пес­симизме. Редко так сильно оживлялось расовое сознание и на­циональное чувство и подозрительное соблюдение прав личности, как в наши дни: в народах в конце XIX века просыпа­ются настроения, напоминающие крик загнанной дичи, когда благородное животное внезапно поворачивается, полное ре­шимости бороться за свою жизнь. Здесь это решение означает победу. Потому что большая притягательная сила всякого уни­версализма заключается в человеческой слабости. Сильный че­ловек отворачивается от него, он находит в своей душе, в своей семье, в своем народе безграничность, которую он не отдаст за весь космос с его бесчисленными звездами. Гёте, у которого я заимствовал путеводную нить для этой главы, в другом месте необыкновенно красиво сказал, в какой мере безграничность, католический абсолют соответствует ленивому, вялому харак­теру:

В безбрежном мире раствориться, С собой навеки распроститься В ущерб не будет никому. Не знать страстей, горячей боли, Всевластия суровой воли — Людскому ль не мечтать уму?

Чему мы можем научиться у образующих нацию германцев ранних веков, так это тому, что существует более высокое на­слаждение, чем «распроститься», а именно утверждаться. В то время едва ли существовали определенная национальная поли­тика, наука, искусство, но то, что мы видим в XIII веке, эта све­жая пульсирующая жизнь во всех областях, эта творческая сила, это «суровое требование» индивидуальной свободы не упали с неба, скорее семя было посеяно в темных прошлых сто­летиях: «горячая боль» вспахала землю, «страсти» взрастили нежные всходы. Наша германская культура есть плод труда и боли и веры — не церковной, но скорее религиозной веры. С любовью перелистаем страницы летописей наших предков, которые сообщают так мало и все же так много, и больше всего нам бросится в глаза почти невероятно сильно развитое чувст­во долга. За самое плохое дело, как и за самое лучшее, человек без вопросов отдает свою жизнь. Начиная от Карла Великого, который после утомительных дневных дел проводит ночи в трудных занятиях письмом, до великолепного подмастерья кузнеца, который не захотел сковать кандалы противнику