Основания девятнадцатого столетия

Несомненно, открытия, наука и промышленность сильно способствуют созданию экономических условий существо­вания, но и сами черпают возможность возникновения и су­ществования, а также развития и помех из экономического организма. Поэтому природа, направление, тенденция разви­тия определенной экономической формы может чрезвычайно стимулировать всю жизнь народа, либо парализовать ее. Вся политика — господа прагматики могут говорить, что им забла­горассудится — основана в конечном итоге на экономических отношениях, только политика—видимое тело, экономическое положение — невидимые кровеносные сосуды. Это медленно изменяется, но если они однажды изменяются — течет ли кровь медленнее, чем раньше, или наоборот, бежит по всем членам — политика должна тоже измениться, хочет она того или нет. Государство всегда расцветает не благодаря политике (как бы не была обманчива внешность), но вопреки политике. Политика никогда не может обеспечить государству постоян­ную жизнь — вспомним лишь поздний Рим и Византию. Анг­лия может быть как политическая нация par excellence, но если взглянуть внимательно, то обнаружим, что весь этот политиче­ский аппарат относится к сдерживанию специальной полити­ческой силы и развязыванию прочих — неполитических, живых сил, особенно экономических: уже «Великая хартия вольностей» означала уничтожение политической юстиции в пользу свободной юрисдикции. Всякая политика по своей сути реакция, а именно реакция на экономические изменения. Лишь вторично она превращается в угрожающую, но никогда не ре­шающую в последней инстанции силу.²⁷² И если в мире нет ни­чего труднее, чем говорить об общих экономических вопросах, не говоря чепухи — так таинственно ткут здесь Норны судьбу наций и отдельных ее членов — то мы тем более можем при­знать значение экономики как главный и центральный фактор всей цивилизации. Политика означает не только отношение одной нации к другой, не только столкновение внутри государ­ства между ищущими влияния кругами и отдельными лично­стями, но она вся видимая и, так сказать, искусственная организация общественного тела. Во второй главе этой книги (с. 163 (оригинала. — Примеч. пер.)) я дал определение права как произвола на месте инстинкта в отношениях между людь­ми. Государство же является олицетворением общих, одновре­менно необходимых и все же произвольных соглашений, а политика есть государство в действии. Государство — это в ка- кой-то мере повозка, политика — кучер, но кучер, который яв­ляется одновременно каретным мастером и непрерывно улучшает свою повозку. Иногда он опрокидывается и должен строить новую повозку, но для этого у него только старый ма­териал, поэтому новая повозка обычно до мельчайших подроб­ностей похожа на прежнюю — иначе можно было бы сказать, что экономическая жизнь создала что–то небывалое прежде. Церковь в моей таблице находится рядом с политикой, иначе никак не получается. Если государство олицетворяет все про­извольные договоренности, то то, что мы обычно и официаль­но понимаем под словом «Церковь», есть совершеннейший пример утонченного произвола. Потому что здесь идет речь не только об отношениях между людьми, но организующий ин­стинкт общества вмешивается во внутренний мир отдельной личности и запрещает ему слушаться необходимости его суще­ства, навязывая ему в качестве закона произвольно установ­ленный, определенный до мелочей символ веры, а также определенный церемониал для поднятия души к божеству.