Основной компонент

– Старшина, мне бы обсохнуть надо, я до встречи с тобой в ледяной купели побывал. Да и дивчину на кровать положить бы не мешало. Может, попросишь ребят, они ее перенесут, а я пока форму сниму, подсушу на печке немного.

Петр Евграфович сощурил глаза, склонил голову набок, словно присматривался к чему-то, потом кликнул Резо и велел ему заняться Марикой.

Грузин расплылся в улыбке, бережно взял девушку на руки. Марика так устала, что даже не проснулась, когда ее рука свесилась до пола. Осторожно перенес ее на скрипнувшую пружинами кровать и накрыл старым одеялом. Марика что-то пробормотала во сне, повернулась на бок и, сжавшись в комочек, мирно засопела.

Пока Резо занимался Марикой, я стянул с себя форму, вместе с Ваней закинул ее на печку и остался в одном исподнем, тоже влажном, между прочим. С этим я поделать ничего не мог. Не голым же ходить, в самом деле. Холодный пол неприятно студил ноги. Под цепким взглядом сержанта я перешел на половик. Стало немного лучше. Сел на табурет.

На плите негромко заворчал чайник. Бабуля скрипнула дверцей печурки, застучала кочергой по стенкам топки, перемешивая угли.

Мы со старшиной ждали хозяйку, сидя за столом на табуретах. Ваня с Резо принесли скамейку и сидели рядом, слушая наш разговор. Я вкратце изложил наскоро придуманную легенду, опираясь на сохранившиеся в памяти сведения о войне. Без ложной скромности скажу, мне удалось склонить старшину и его солдат на мою сторону. Они все-таки поверили, что я на самом деле советский разведчик и меня с донесением ждет в штабе сам генерал Чуйков.

За разговором как-то невзначай промелькнуло название деревни: Орехово.

«Надо бы запомнить, вдруг пригодится», – подумал я и заговорил с парнями на тему победы: кто чем займется, когда мир наступит. Резо опять всех к себе стал приглашать, старшина сказал, что вернется на Сталинградский тракторный, где до войны работал токарем, а Ваня мечтал вернуться к занятиям в консерватории. Он, оказывается, учился по классу фортепиано, когда наступила лихая година.

Пришла бабуля, принесла три железные кружки, поставила на стол. Потом пошаркала к печке, где закипевший чайник позвякивал крышкой, выдувая струю пара из гнутого носика. Сержант посмотрел на Ваню. Тот метнулся к двери, достал из вещмешков жестяные кружки с плоскими приклепанными ручками и завальцованными краями горловины, притащил к столу. Полминуты спустя приковыляла старушка, держа в руке обмотанную тряпицей черную ручку пыхтящего чайника, налила кипятку всем, кроме меня.

– Извините, сынки, ни чая, ни сахара нет, – прошамкала она, грохнув черным от копоти дном о желтую, с трещинками, дощечку.

Петр Евграфович кивнул в мою сторону:

– А этому гостю, мамаша, почему не наливаете?

– Шоб он сдох, фриц энтот! Хочет, пусть сам себе наливает, а я ему не прислуга, – сердито сказала хозяйка и демонстративно отвернулась в сторону.

– Не сердись, бабушка, это наш, русский, – сказал Ваня, дотронулся до жестяной кружки и с шипением схватился за ухо: – Ай, горячо!

– А то, что одет не как мы, – так он разведчик. Среди фашистов и надо выглядеть как фашист. Я верно говорю, таварищ полковник?

– Все верно, Резо. Надо. – Я вздохнул: – Признаюсь вам, хлопцы, устал я носить эту проклятую форму. Так хочется сорвать ее, растоптать, сжечь, надеть нашу родную, красноармейскую. Очень хочется, но нельзя. Мое дело – выведывать планы в самом центре змеиного логова.

– Что делать? Такая работа. – Старшина плеснул в мою кружку кипятка. – А где ваша кружка, мамаша? Садитесь с нами, сладкого кипяточку выпьете.

– Так ведь нет у меня сахара, сынки, я же вам говорила, – прошамкала хозяйка, села на заботливо подставленную Резо табуретку, сложила морщинистые руки на коленях.

– А вот об этом беспокоиться не надо. Шихов, а ну-ка, доставай заначку.

– Какую заначку, товарищ старшина? – удивился Ваня. – У меня с собой ничего нет.

– Давай-давай, выворачивай карманы. У тебя там всегда куски сахара лежат. Ты же у нас сладкоежка, Шихов, положенную тебе махорку на сахар вымениваешь. Так что делись с гражданским населением, – усмехнулся в усы старшина.

Ваня встал, покраснев от смущения, как тогда с Марикой. Под веселый смех нашей компании и дружеские комментарии Резо расстегнул еще несколько пуговиц маскхалата, достал из кармана штанов четыре крупных куска сахара с прилипшими к ним крошками табака и вывалил на стол.

– Угощайтесь, бабушка.

– Что ты, сынок, не надо, ешь сам. Тебе силы нужны фашистов громить, а я так обойдусь, пустой кипяток похлебаю, и ладно.

– Не спорьте, мамаша. – Старшина бросил кусок сахара в хозяйскую кружку, размешал невесть откуда появившейся ложкой, громко стуча ей по жестяным стенкам.

– Спасибо, сынки. – На глазах старушки выступили слезы. – Храни вас Бог, здоровья вам, здоровья и еще раз здоровья. – Она перекрестила каждого из нас дрожащей морщинистой рукой, прижала уголок платка к глазам и всхлипнула, глотая слезы: – Пусть вражьи пули и осколки вас не берут, а ваши пули пускай всегда попадают в цель. И чтоб вы домой вернулись к матерям своим, а не сгинули где-то, как мой Сереженька.