Основы искусства святости, том 3

Но однако жажда Бога превозмогает все. Заставляет забыть все сладости и пристрастия к вещам мира и к холе собственного тела. И вот душа решила пренебречь всем этим:

Я встала, чтоб отпереть Возлюбленному моему...

Отперла я Возлюбленному моему, а Возлюбленный мой повернулся и ушел.

Песн. 5, 3,5, 6

Ушел, ускользнул в ту самую минуту, когда Им возмечтали обладать. Ибо Бог не обладаем, не заключим ни в какие логические и мысленные формулы и человеческие чувства. Тварная природа не может вместить и уловить Неуловимого и Невместимого. Но и не ловить Его не может, ибо Красотою Его живится и «светлеется Троическим единством священнотайне».

Во-вторых, отрицать подвиг — значит отрицать самое совершенство и духовный рост человека («прогресс», как говорят в миру). Даже в сознании и практике неверующих людей подвиг понимается как преодоление препятствий. Почему же они отрицают всякий труд в духовной области?

-115-

Здесь он также необходим. Не захотел Светоносный Дух преодолеть свою волю в чем-то, чтобы через это сделаться еще лучше и краше (Иуд. 6), и сделался диаволом. А павши, после и других соблазняет даже до сего дня враждовать против подвижничества, потому что знает, что оно основа, сердцевина, корень спасения. Без аскетизма немыслимо ни христианство, ни язычество. Аскетизм — одна из основных сторон религиозного духа. Можно его заглушить, как в атеизме, но уничтожить корень его нельзя. Поэтому и в неверии он, этот источник, пробьется наружу, хотя и потечет неправильными, извращенными путями.

Но все это я говорил до сих пор, желая показать, что если бы человечество даже и не находилось в нынешнем плачевном своем состоянии, характеризуемом глубокой греховной порчей и растленностью, то и тогда бы аскетизм все равно существовал, хотя и не имел бы в себе ничего тягостного, удручающего, всего того, что заставляет против него восставать себялюбивых и страстных людей*.(*Те, кто привык соединять с аскетизмом представление только о подвигах, самоистязаниях, мучительствах плоти и по непродуманности отождествляет его с этими понятиями (а иногда, по невежеству, так суживает вопрос, что под подвижниками разумеет лишь одних монахов и подвижничество почитает синонимом монашества), — такие люди пусть по-иному назовут это коренное «делание» духа, заключающееся в своей чистой форме в подчинении себя чужой воле (т. е. Божией) (Пс. 102, 21). Ведь хотя ангелам творить волю Божию и заповеди Господни доставляет высшее блаженство, но это есть все-таки добровольный подвиг, ибо некоторые из них не пожелали сего исполнять, не захотели смириться перед Богом, захотели быть неограниченными, каковая мысль для тварного существа есть чистейшее безумие. Итак, дело не в названии, а в сути. В данном случае — в послушании, этой сердцевине всякого истинного подвижнического делания (Ин. 6, 38; Флп. 2, 8))

Теперь же, по грехопадении, когда человек тлеет в похотех прелестных (Еф. 4, 22) и умерщвляется ежедневно грехом (Иак. 1, 15; Рим. 6, 23; 1 Кор. 15, 56), — аскетизм положительно необходим и притом позволителен в самых крайних и резких своих формах, распространяющихся и на телесное делание, ибо грех души повлек за собой разрушение и в физической природе²⁵.

Почему же такая строгость и такое суровое насилие?

-116-

Потому, что греховная порча очень глубоко пронизала все существо человека. Святые величайшими подвигами, страшными усилиями воли, при постоянном вспомоществовании благодати Божией, и то лишь к концу своей жизни, спустя

лет 30-40-50-60 от начала подвижничества, освобождаются от тиранства страстей

и получают возможность наслаждаться творением Божиим и красотами мира как должно! А про остальных людей и говорить нечего. Если они верные, то постоянно только плачут, что не могут чистыми очами и чувствами воспринимать благодарованные блага земные, а если неверные, то не в состоянии даже и умом возвыситься до истинного взгляда на вещи. Неверующие не видят в себе греха, не видят того, что при жизни уже мертвы душою (1 Тим. 5, 6), что, постоянно питая свои страсти, тем самым прописывают себе страшнейший яд, и притом в максимальных дозах, вместо того чтобы принимать противоядия и удалять от себя все предметы, раздражающие похоть. Питаясь кормом свиней, они отвыкли от настоящей человеческой пищи настолько, что, когда Церковь хочет отнять у них из-под носа корыто и направить их на небесную пажить (Ин. 10, 9), они с яростью бросаются на свою доброжелательницу, как на заклятого врага.