Особняк

Впервые Шон попал в церковь с тетушкой Беверли, когда она забрала его к себе после пожара. Церковь Святого Матфея. Одна из старейших в Сиракьюсе. Ему исполнилось двенадцать. Он был в костюме и рубашке с воротничком, словно петлей сдавливающим шею. В тот день вид собора стал не единственным откровением для Шона. Служба показалась ему чуждой и странной мистерией, которую он был не в силах постичь. Во всяком случае, пока священник не заговорил о дьяволе. Его-то он узнал сразу. Дьявола. В незнакомой церкви рядом с женщиной, которую едва знал, слушая этого священника, к Шону пришло понимание: уж дьявола-то он знал. А еще ему было известно, что дьявол не обладал ни одним из тех атрибутов, которые приписывал ему священник церкви Святого Матфея. Дьявол не был ни затаившейся змеей, ни лощеным барыгой, пытающимся пробраться в сердце. Дьявол не стучал в дверь и не ждал, пока его пригласят внутрь. Нет. Дьявол не стучал в дверь – он дверь вышибал. Дьявол не пытался пробраться в сердце – он вырезал его «розочкой» из разбитой пивной бутылки.

Шон знал, каков дьявол, потому что первые двенадцать лет жизни, до пожара, он жил с ним. Причем все вокруг знали, что они с матерью живут с дьяволом, но никто ничего не делал по этому поводу. Это было хуже всего. В маленьких городках никому ни до кого нет дела. Сколько бы раз доктор Лернер ни вправлял матери руку и ни накладывал швы, он каждый раз угрюмо кивал, слушая ее байки о том, что она оступилась в темноте или споткнулась о корень. И каждый раз, когда Шон ходил с матерью на рынок и она просила продать ей в долг («расплачусь в конце месяца»), все молчали, хоть и знали, что деньги превращаются в пивные банки и пополняют кассу бара «У Раффла». Они знали. Все всё знали.

Шон снова открыл глаза. Он ненавидел это здание, домик сторожа. Кому вообще пришло в голову назвать это место домиком? Он ненавидел его и когда был ребенком, и сейчас. Какого черта они жили здесь, так далеко от Уиски Ран? Неужели его папаша и впрямь думал, что сможет вернуть особняку Игл былое величие времен сухого закона? Безумная идея, под стать бахвальству забулдыги. Несмотря на дерьмовое состояние сторожки и других хозяйственных построек, когда Шон был ребенком, домик все же был в куда лучшем состоянии, чем разваливающийся особняк. Крыша сторожки, по крайней мере, почти не протекала, а законопатив газетами самые серьезные щели в стене, зимой можно было хоть чуть-чуть прогреть помещение.

Особняк же, особенно номера на верхних этажах, до того как Шон вернулся с миллиардами за пазухой, представлял собой отвратительного больного монстра. Дыры в крыше были такими огромными, что в них можно было посадить вертолет. Во всем особняке целым осталось только одно-единственное окно, остальные же пали жертвой тинейджеров из Уиски Ран, которые приходили сюда выпить, подраться и доказать, что они достаточно храбрые, чтобы войти в дом, который имел дурную славу. И выглядел особняк под стать своей репутации: каменная кладка осыпалась, а обои покрылись грибком. Нужно было смотреть, куда наступаешь, ведь полы рассохлись от гнили, и щели в них зияли, как глотки голодных цыплят.

Вот и третий этаж. Там была дыра, которая спасла ему жизнь.

Боже! Шон уже много лет не вспоминал об этом, с тех пор как все произошло. Сколько подобных мыслей он скрыл глубоко в памяти? Но сейчас Шон все вспомнил. Он помнил, как бежал со всех ног, в страхе оглядываясь, слыша, как шаги подступают все ближе и ближе, слыша звук ремня, рассекающего воздух позади него, удара которого он чудом избежал…

Сколько ему было тогда? Десять? Последние несколько часов последнего ноябрьского дня? Да, это случилось чуть раньше, меньше, чем за два года до пожара.

Шон читал, лежа в постели. Свет был тусклый – мерцающий танец отблесков от печи и керосиновых ламп. Линии электропередач были подведены к домику, но Шон не помнил, чтобы родители хоть раз заплатили по счетам. Было почти десять вечера. Ему полагалось уже спать, но он тихонько переворачивал страницы. Если услышит шаги матери, то успеет спрятать книжку под одеяло, прежде чем она отодвинет самодельную занавеску, чтобы проверить его. Хотя было уже десять часов: достаточно позднее время, и мать, скорее всего, сама уже уснула. Это было во вторник. Точно! Шон вспомнил, что это был вторник, а значит, на следующий день нужно было идти в школу. Им обоим предстояло встать рано утром. Шон учился в пятом классе, а мать собиралась в школу, потому что она работала там секретарем. Он только-только начал проваливаться в сон, когда услышал шум подъезжающего грузовика. Это был грузовик его отца. Пылесос с баранкой, держащийся на соплях. Грузовик жестко затормозил на гравии. Дурной знак. Раздался скрип открывающейся и захлопывающейся дверцы, а затем шум входной двери. Шон задрожал еще прежде, чем порыв ледяного зимнего ветра подул через занавеску, заставив его глубже зарыться в одеяло. Он мог поклясться, что ветер надул снега в его постель.