Особняк на Соборной

Александр Петрович Филимонов, пятидесятилетний генерал-лейтенант, был очень авторитетным человеком. Он дважды избирался кубанским атаманом, умел находить язык, как с рядовыми казаками, так и с начальством. Уроженец станицы Григориполисской, он начинал службу в кавалерийском полку, но впоследствии блестяще закончив в Санкт-Петербурге военно-юридическую академию, стал одним из видных армейских правоведов, причем умеренных демократических взглядов. Не случайно именно он выполнял обязанности «казенного» защитника Марии Спиридоновой, неукротимой двадцатилетней «оторвы» из партии левых эсеров. В 1906 году, в самый разгар российского террора, она хладнокровно расстреляла в умиротворенном «яблочном» городке Козлове руководителя карательного отряда Луженовского, всадив в него принародно три револьверные пули. Трибунал безоговорочно определил убийце виселицу, и висеть бы бедной Маше на невском ветру кронверка Петропавловской крепости, если б не Филимонов. Прошением на Высочайшее имя он добился замены смертной казни бессрочной каторгой, пусть во вьюжном Нерчинске, где звенели кандалами еще декабристы, но все-таки жизни. Спиридонову освободила Февральская революция, но к этому времени ее политическое буйство только укрепилось. Она вернулась в Москву и тут же кинулась во все тяжкие, став одним из организаторов убийства германского посла Мирбаха и левоэсеровского мятежа, стоившего десятков жизней простым столичным обывателям. На этот раз Машку спас Ленин. Ей дали лишь год и прямо в зале «за заслуги в борьбе с царизмом» амнистировали. Но от пули Мария Александровна все-таки не ушла. В первые дни Отечественной войны Берия, зачищавший советские тылы от нежелательного элемента, разыскал в Уфе больную и немощную старуху, давным-давно отошедшую от активных мирских дел, много лет выдававшую детям книги в школьной библиотеке и той же ночью расстрелял ее в гурьбе таких же сомнительных…

Александр Петрович Филимонов защищал в суде и казаков-артиллеристов, отказавшихся стрелять по восставшему Урупскому полку. Он имел на счету еще немало других благородных дел, поэтому бесцеремонное действо Деникина по отношению к депутатам кубанской Рады не могло оставить его равнодушным.

– Плевать! – сказал, глядя на бесхозную булаву, генерал Романовский. – Выберем другого! Поумней…

Но судьба или злой рок начали мстить за жестокое самоуправство. Новый атаман генерал Науменко через месяц неожиданно умер от тифа. Казачьи низы глухо роптали, наливаясь враждой к «добровольцам», отказывая им в пополнении, продовольствии, фураже. Красные агитаторы активно подогревали эти настроения. Дело дошло до того, что часть Рады провозгласила мир с большевиками. Станицы кишели дезертирами и всяким темным людом. Конница Буденного уже пробивалась к Ростову, в Черноморье зашевелились отряды красно-зеленых расцветок, объявившие себя армией. В доме на Соборной ночами слабо светились окна, горели керосиновые лампы (электричество подавали с перебоями). Однажды откуда-то раздался прицельный выстрел, пробивший раму в детской. Окна стали завешивать плотным брезентом, но тревога нарастала. Охрана особняка раздвинула границы защитной зоны, хватая в сумерках любых прохожих. Соборную начали оббегать «седьмой дорогой», особенно после того, как в подвалах контрразведки стали бесследно исчезать люди.

К концу 1919 года город переполняли беженцы из Москвы и Санкт-Петербурга. Это были люди, занимавшие в политической, общественной, культурной жизни страны довольно видные места. В декабре нагрянул сам глава Высшего Церковного управления митрополит Антоний. К тому времени в Екатеринодар собрали семь высших православных иерархов (такого никогда не было ни до, ни после), в том числе архиепископ Георгий, архимандрит Тихон, митрополит Питирим. Много было известных артистов. В Екатеринодаре спасался от бесчинств разгоравшейся гражданской войны Художественный театр во главе с Василием Ивановичем Качаловым. Ставили спектакли на той же сцене, где днем заседала Рада. Но по всему чувствовалось, что конец близок. Поезда, уходившие к морю, заполнялись до отказа, шло массовое перемещение беженцев в Новороссийск и Анапу. По распоряжению командующего, его личным вагоном в конце января в Новороссийск отправили всех иерархов во главе с Антонием. Многие добирались, как Бог пошлет, теряя в дороге последнее, даже близких: детей, стариков, убиваемых тифом, главной болезнью гражданской безысходности. Противостояние достигло такой силы, что основным побудительным мотивом становилась классовая месть через «кровопускание». Сквозь орудийные раскаты, уже вплотную приближающиеся к столице Кубани, все внятнее доносились обещания «выпустить кишки всем буржуям».

Я думаю, нам никогда не удастся, даже в малой степени, представить себе масштабы трагедии тех лет, когда разрушение ценностей общества шло через массовый террор, и – самое ужасное – во имя лучшей жизни. Сладость мести опьяняла и лишала людей последнего разума.