Особняк на Соборной

Через бездну лет я брал интервью у старенького и сильно ветхого революционера Федора Яковлевича Волика. Дело было на Октябрьской в больничной палате спецполиклиники. Федор Яковлевич, преодолевая жестокую астму, прерывистым шепотом (громче просто не мог), вспоминал свои впечатления о тех днях, когда он, храбрый портняжка, примкнувший к большевикам и притачав к диагоналевым штанам собственного пошива деревянную кобуру огромного маузера, занял место городского военного комиссара. Рассказ ветерана партии был, что называется, в «красную строку» – близился главный «храмовый» праздник коммунистической эпохи – пятидесятилетие октябрьской революции. Пропагандистский восторг преодолел все мыслимые децибелы. Мы с телевизионным режиссером Юрой Савиновым верноподданно суетились, пытаясь создать в старенькой больничке обстановку победительного торжества. Вытащили дедулю в фойе, усадили возле фикуса, надели на него пиджак с орденом Ленина. Орден был такой сиятельной свежести, словно только-только выскочил из-под штампов монетного двора. Так оно и было. К юбилею вспомнили о всех, кто живым выкарабкался из революционной «мясорубки» и дотянул до ее пятидесятилетия, пройдя лагеря, тюрьмы, ссылки. Федор Яковлевич прошел и дотянул, прожил многие годы под зековским номером портняжничая в колониях на севере Казахстана. Вспоминать-то о героическом штурме Краснодара вспоминал, с трудом преодолевая свистящий астматический сип, а потом взял и горько заплакал.

– Хватит, ребята! – сказал врач, – не терзайте деду душу!

Таких дедулек с новеньким и одиноким орденом на груди, я видел в те дни не раз и не два. Один запомнился особенно – меленький, щуплый, робко улыбающийся, похожий на обдутый одуванчик. Он зашел в кабинет идеологического секретаря Белоглинского района, где мы с тем же Юрой обговаривали юбилейную передачу, «загружая» собеседника восторженными творческими задумками.

– Иваныч! Я чё пришел, – дедушка потоптался у двери, а потом, страшно стесняясь посторонних (то есть нас), наклонился к плечу секретаря и громким шепотом попросил:

– Нельзя ли полкило селедочки, бабка дюже просит.

Секретарь тоже смутился, потом куда-то позвонил, что называется «решил вопрос», и довольный дед тут же заторопился на выход.

– Легендарный человек! – сказал наш собеседник вслед посетителю. – В гражданскую здесь фронтом командовал. Буденного навытяжку ставил… Лет, этак, двадцать пять отсидел, через все Колымские лагеря прошел, а посмотри, какой шустрый. К старушке одной прибился, с пионерами охотно встречается, – и вдруг, что-то вспомнив, снял трубку и, начальственно набычившись, с пол-оборота стал орать:

– Что у тебя за дела с селедкой? Райком заставляешь делить. Что значит – край не дает? Что значит – фонды выбрали? Гляди, я тебя живо отправлю туда, где селедку ловят…

Все, кто в «героические» дни командовал красноармейским штурмом Екатеринодара, закончили плохо. Командарма Уборевича расстреляли 11 июня 1937 года, комдива Жлобу через год, а Льва Давыдовича Троцкого, организатора и вдохновителя всех этих побед, в 1940 году прикончили аж в Мексике. Революция, как и положено, убивала своих «героев».

Волик вскоре умер, но через его жену, бойкую старушку, тоже из ссыльных, я познакомился с близким соратником Федора Яковлевича по екатеринодарским временам, одним из немногих, кто прошел жизненный путь без репрессий, – генерал-лейтенантом Иваном Лукичом Хижняком. Вот с ним я и вошел впервые в дом Фотиади…

В шестидесятые годы генералов в Краснодаре было мало, поэтому я изрядно робел перед массивным, с рокочущими интонациями командного голоса, двухзвездным генералом Хижняком, ветераном всех войн, бушевавших в прошлом столетии над нашим беспокойным Отечеством.

Ванна из Карарса

Он восседал в одной из гостиных Дома офицеров (того самого, откуда хоронили когда-то неугомонного Рябовола), грузно откинувшись на спинку глубокого кресла, сверкая многоярусным разноцветьем орденской панели, занимавшей половину просторного кителя, с накатом даже на часть объемного живота. Прихлебывая чай из подстаканника, сурово рассматривал меня, местного журналиста, переминавшегося с ноги на ногу и больше смахивающего на юнкора. Иван Лукич слыл человеком легендарным, с лихой красногвардейской закваской, если, конечно, судить по публикациям, заполнявших местную прессу по большим революционным праздникам.