Особые условия

- Ума не приложу. Смотрю-нет Юрки. Искал-искал, из сил выбился... Неужели, думаю, он вперед ушел...

Кинулся догонять-не догнал. Как нашли меня-не помню.

- Ясно. Двести шестая в магазине, сто двадцать седьмая на Проливе...

- Это какая?

- Оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии, - медленно проговорил Белоконь.

- Это надо доказать!

- Разумеется. Для этого я сюда и приехал. Значит, страшно было одному на Пролив ночью идти, а, Горецкий? Согласитесь, перетрухали вы маленько? А ведь и буран был так себе, потянуло слегка, снежок пошел, обычное зимнее дело... Знаете, почему вы удирать бросились? Не знали тогда, что рана у Елохина для жизни не опасна. Подумали, что убили человека. А когда Большаков вас в сопках нашел, вы решили так-одним больше, одним меньше, а?

- Нет, начальник, только не это! Только не это!

Большакова последний раз я видел в кабинете участкового.

- А ведь вы, Горецкий, отчаянный трус. Отчаянный бравый трус. И если уж не для протокола - довольно подловатый человек. Вам не кажется?

Горецкий молча глянул исподлобья на Белоконя, шевельнул желваками, отвернулся. Снова посмотрел, собираясь сказать что-то резкое, обидное, но сдержался, промолчал.

- И правильно, - сказал Белоконь. - Не надо слова так запросто выплевывать. Ну, хорошо, не будем говорить о статьях закона, бог с ними, тем более что судья не хуже меня знает эти статьи, напомнит, если надобность будет. Поговорим о другом... Кому вы добро в Поселке сделали? Кто обрадуется, если встретит вас через год, через два?

- Давайте лучше к статьям вернемся, начальник. Не любитель я в чужой душе копаться. Да и в своей тоже.

Ни к чему хорошему это не приводит.

- Почему? В свою-то заглянуть вовсе не грех! Разобраться, что к чему, может, сам где виноват, может, извиниться требуется перед человеком?

- Нет, начальник, лучше не надо... Не такой я человек. Не хочу в себя слишком глубоко заглядывать. Одни огорчения.Пробовал.

- Но иногда даже хочется с ближним поделиться, иногда даже необходимо это сделать... Вроде как покаялся, исповедовался перед ближним...

- Вот так исповедуешься, "а потом не будешь знать, за какую статью прятаться, - ухмыльнулся Горецкий.

- Тоже верно, - согласился Белоконь. - Но и упрекать меня в желании покопаться в чужой душе тоже не надо. Радости мне от этого мало. Я же знаю, что меня ожидает в твоей душе. Но приходится, Горецкий, что делать! Такая моя работа, такая обязанность.

- Хм, обязанность... А как насчет права?

- И право есть, - насупился Белоконь.

- Ну что ж, пусть так. У вас свои права, у меня свои.

Давайте не будем их нарушать.

- Но я тоже человек, интересно мне, как вы к себе относитесь... Повторяю вопрос - кто обрадуется? Жмакин? Нет. Еще вслед плюнет. Елохин? Юра Верховцев?

Шаповалов? Панюшкин? Что, не из той колоды беру?

Хорошо! Нина, секретарша Панюшкина, у которой вы жили год, которая так защищала вас два дня назад, так уж вас оправдывала... Мол, и несчастный вы, и в школе вас-обижали, и тут вы вроде сиротинушки... Как я понял, не прочь вы и несчастненьким, и убогим прикинуться...

Так вот она-обрадуется? Нет. Ничего, кроме забот, волнений, страхов, у нее с вами не связано.

- И вывод? - хмуро усмехнулся Горецкий.

- Делаю вывод-нельзя вам с людьми, не любите вы их, только пакостите. Заразный вы.

Белоконь замолчал и медленно обвел комнату брезгливым взглядом, будто в самом деле здесь была какая-то зараза и он рисковал, придя сюда. Горецкий тоже невольно осмотрел свою комнату-от забитого бутылками угла до подоконника, от двери, у которой стояло переполненное мусором ведро, до смятых постелей.

- Ладно, - Горецкий хлопнул ладонью по столу. - Ладно. Раз уж мы об этом заговорили, начальник, раз уж мы вот так заговорили, то я... В общем, слушайте.

Был грех - поцапался я с Елохиным.. И честно признаюсь, даже не помню, как его ножичком задел. Не помню!

Бывает такое. Знаю, что бывает. Слов не нашлось ответить, вот и пырнул. Человек, который слово находит, нужное ему в эту секунду, такой человек за нож не хватается. Слово - оно больнее. Вот вы меня, начальник, сколько раз сегодня пырнули? И за нож не брались, а думаете, мне от этого легче?

- Оботретесь, - жестко бросил Белоконь.

- Вот! Оботрешься, переморгаешь. Для того, мол, ты и родился, чтоб всю жизнь обтираться да отплевываться, да?! А я не хочу. И честно говорю, если снова все повторится, поступлю так же. Не смогу, понимаете, не смогу вести себя иначе. Когда сво..почь перед тобой-, когда вот она, смеется тебе в глаза, подталкивает соседей локоточками, дескать, смотрите на него, посмейтесь вместе со мной... Что делать? Утереться и уйти? Да, кое-кто утирается и уходит. Но не я.

- Елохин - сволочь? - спокойно спросил Белоконь.