Особый слуга (СИ)

Граф одевался по моде тридцатилетней давности, как в свою пору любил щегольнуть дедушка Полетт. Лысину Медоедова прикрывал завитой белый парик с тоненькой, торчащей вверх косицей. Граф был высок непомерно и столь же непомерно худ, отчего одежды на нем висели, точно на ожившем скелете. Ходил он в ботинках с серебряными пряжками, опираясь на трость с набалдашником чистого серебра и со слуховым рожком того же металла, без которого ничего не слышал. Вследствие явного избытка на нем благородного металла светские зубоскалы прозвали Медоедова граф Серебряный. Если собеседник был ему неинтересен, граф забывал поднести к уху свой слуховой рожок или попросту где-нибудь забывал его, тем самым избавляя себя от необходимости вести вежливую беседу. Годы иссушили его тело, но не уняли бунтарский дух. Мириться старик отказался наотрез. Он бил кулаком по столу, кричал, брызжа слюной и упрямо выпячивал подбородок:

— Да лучше пусть меня пристрелят из-за хорошенькой женщины, чем я сдохну от старости. Есть, есть еще порох в пороховницах. А вы-то, графиня, я слыхал, за вами ухаживает князь Соколов. Ужели он не ревнует, что вы так много времени проводите в обществе старого ловеласа? Не желает ли он вступиться за вашу честь?

— Это всего лишь слухи, ваше сиятельство, — учтиво отвечала Полетт. При близком знакомстве она обнаружила, что граф Серебряный на редкость разумный человек, поэтому легко прощала ему все причуды.

— Ась? — кричал Медоедов, указывая на слуховой рожок. — Вот сюда, сюда извольте говорить. Я без этой чертовой штуковины не слышу ни черта.

— С князем Соколовым, помимо слухов, нас ничего не связывает, — покорно кричала Полетт в недра рожка, поглощавшего звук, будто прожорливое чудовище.

— Ну что за кавалеры нынче пошли, не удосужатся разглядеть восхитительной женщины у себя под носом. А еще говорят, будто слепой это я! Вот, помню, в мое время… Кстати, графиня, не сделаете ли вы мне честь сопроводить меня завтра вечером в театр? Тем паче, что ваше сердце свободно.

— К сожалению, я должна вернуться в столицу. Но с удовольствием схожу с вами в театр в начале зимнего сезона, если только вы не дадите себя убить на этой дуэли.

— Ловлю вас на слове, очаровательная! Ради ваших прекрасных гру… глаз я непременно останусь в живых.

Благодаря объединенному натиску миротворцев дуэлянты согласились стреляться с двадцати шагов вместо десяти и не насмерть, как было задумано первоначально, а только до первой крови. Поняв, что иных успехов на дипломатическом поприще ей не добиться, графиня отписала Женечке записку следующего содержания: «Неотложные дела требует моего отъезда. Встретимся в столице. Твоя Полетт» и в сопровождении нового слуги покинула Менжимск.

Ни дня графиня не пожалела, что променяла Северина на свое молчание. Он был обходителен, тактичен, речь его не резала слух, несмотря на проскальзывающие простонародные обороты. Ни словом, ни намеком бывший дворецкий князя Соколова не напоминал Полетт о той щекотливой ситуации, при которой они познакомились. Порой она задавалась вопросом, что двигало ею, когда она просила Северина у князя. Так ли хотелось ей насолить своему любовнику или благодарность слуге перевесила желание отомстить хозяину? Зачем она приблизила к себе живое воспоминание о собственном унижении?

Всякий раз, когда Полетт смотрела на чистый профиль Северина, с нею начинало твориться странное. Она терялась в реальности и помимо воли вспоминала прикосновения его рук, жар поцелуев на бедрах и уста, касающиеся самого сокровенного. От этих мыслей дыхание ее учащалось и делалось тесно в груди. Полетт старалась гнать воспоминания прочь, но чем сильнее она гнала их, тем явственнее они становились. Мысли выдавали ее с головой, и Полетт прятала пылающие щеки. Куда проще было ни о чем не думать.

Убаюканные мерным покачиванием кареты, Аннета и Северин вскоре задремали. Графиня же пребывала в радостном возбуждении, предвкушая свое возвращение, встречу с родителями и друзьями, прогулки по давно забытым местам, которые она станет открывать для себя заново, сшитые по последней моде наряды, головокружительные балы и светские рауты. Ей вовсе не хотелось спать, она вся пребывала во власти томительного ожидания. Полетт следила, как проплывают за окном зеленые бархатные поля и поля золотые, засеянные рожью и пшеницей, как мелькают тонкие светлые березы, как струятся по небу тучи с мягкими сизыми подбрюшьями и белыми гребешками, точно изнанка раковины моллюска. Заходящее солнце заливало пейзаж ровным янтарным светом.