Особый слуга (СИ)

Она вскочила и принялась освобождать пространство среди завалов книг и бумаг. При этом шаль соскользнула с ее плеч и упала на пол. Полетт наклонилась поднять ее, в то же время склонился и Северин, и когда она коснулась шали, его рука легла ей на запястье. Лицо слуги оказалась так близко, что графиня могла разглядеть поры его кожи, россыпь веснушек на щеках и напряженный излом рта. Затем она подняла глаза выше и натолкнулась на взгляд небесно-голубых глаз. Мгновение, показавшееся ей вечностью, Северин смотрел на Полетт, безотчетно поглаживая ее запястье большим пальцем. Затем, точно опомнившись, он забрал шаль из ее ослабевшей руки и бережно укутал ей плечи.

— Простите, ваше сиятельство, — обронил слуга.

— Нет, ничего, спасибо, — хрипло отвечала Полетт, путаясь в словах и собственных чувствах. Губы ее пересохли. — Чему обязана удовольствию видеть вас? Здоровы ли лошади? Боюсь, если с ними случится неприятность, мой покойный супруг станет преследовать меня во снах.

Она хотела спросить вовсе не о лошадях, а о вчерашнем вечере, но ей не хватило духу.

— У лошадей вдосталь сена и овса. Как доделаем конюшни, примемся запасаться на зиму. Давеча кузнец перековал Берту, подковы у ней совсем стесались.

Из любых иных уст речи об обустройстве конюшен скоро начали бы утомлять Полетт, однако слушать Северина она могла бесконечно. Ей нравился этот мужчина, нравился много сильнее, чем допустимо между хозяйкой и слугой. Абсолютно все было в нем хорошо: и спокойная уверенная сила, которую он не выпячивал, но которая тем не менее виделась явно, поскольку была самой его сутью, и мягкая картавость в его голосе в те минуты, когда он бывал чем-то увлечен или, напротив, обеспокоен, и его не совершенные, но такие светлые черты, и даже само звучание его имени. Ах, если бы только было возможно, Полетт обратились бы кошкой, запрыгнула ему на грудь и мурлыкала не переставая: Северррин, Северррин, Северррин… Она хотела его мучительно, до слез, до тугого узла в груди, распутать который мог лишь он один. И не знала, как ему о том сказать. Памятуя речи Женечки Алмазовой об особом слуге, Полетт не решалась обнаружить свой интерес, боясь, что Северин ответит, но ответит не ее женскому началу, а воле хозяйки.

— Спасибо, Северин. Как хорошо, что лошади в надежных руках. Я, право, не люблю их так, как любил покойный граф Кристобаль, но все же не желаю, чтобы им было плохо.

— Да я, в общем-то, не о лошадях толковать пришел, а больше за вас беспокоюсь. Не дело молодой женщине день-деньской просиживать над счетами. Кабы вы согласитесь принять помощь, я мог бы взять часть ваших забот на себя. У его сиятельства я нередко подменял управляющего, когда тот объезжал имения, и мало-мальски поднаторел в этой работе. Я не претендую на место постоянно, и едва вы найдете сведущего человека, с радостью вернусь на конюшню, куда вы меня определили.

А ведь приискивая человека на место управляющего, графиня не подумала о Северине. Вернее, думать-то она о нем думала, но совершенно в ином ключе. Хотя отчего бы и впрямь бывшему дворецкому князя Соколова не управиться с хозяйством графини Кристобаль?

— Вы вновь приходите мне на помощь, когда я в том нуждаюсь. Вы даже не представляете, насколько я буду вам признательна, если вы снимете с меня эту обязанность. Разумеется, место управляющего за вами, я не стану искать вам замену, пока вы сами не попросите расчета.

Червоточинка

С этого дня жизнь вошла в привычную колею. Северин прекрасно справлялся с новыми обязанностями, и едва Полетт уверилась, что в ее присутствии нет нужды, как принялась собираться в дорогу. Настало время выполнить обещание, данное родителям, да и мальчики в каждом письме все настойчивее пытали, когда же, наконец, увидят мать. Была и еще одна причина, заставлявшая графиню бежать из столицы — ее растущая привязанность к Северину, желание видеть его непрестанно, постоянное томящее беспокойство, которое унималось лишь подле него. Графиня не знала, что делать с этим томлением, на знала, куда себя деть и чем отвлечь. Поэтому она придумала скорый отъезд, надеясь, что в разлуке невидимые путы ослабнут и она сможет сбросить их так же легко, как сметают паутину с лица.

К родителям они прибыли вместе — Полетт и отправленное ею письмо с сожалениями о невозможности приехать. Столько было слез, столько радости! Увидев дочь после тринадцатилетней разлуки, матушка рыдала, не таясь. Даже суровый Николай Артамонович, и тот подозрительно шмыгал носом, когда обнимал графиню.

— Уж и не знаю, чему верить: не то написанному, не то собственным глазам! — в руках отец держал то самое письмо.

Приплелась старая нянюшка, принялась гладить воспитанницу по лицу, по волосам, целовать ей руки:

— Касаточка моя! Как подросла, как расцвела! Уж и не чаяла больше тебя увидеть, ан нет, судьба припасла для меня подарочек!