Осоковая низина

— Я понимаю вас, милые дамы. Это такое небывалое событие и большое духовное наслаждение, но ради сироток, для которых мы устраиваем эту лотерею, кому-то все же надо было бы…

Иные и не против, но чем же они хуже остальных или уж слишком просты, чтобы наслаждаться искусством. Наконец мягкое сердце барышни Швалковской не выдержало, она многозначительно посмотрела на Эрнестину. Ее взгляд удивительным образом тут же перехватила госпожа Салминь.

— Барышня Швалковская, вы были бы согласны?

— Раз больше некому…

— Прекрасно! И портниха, может быть?

Эрнестина почувствовала, что покраснела.

— Нет, я не хотела бы.

— Портниха-то могла бы, подумаешь, велика важность, — вмешалась грубоватым голосом госпожа Эзерграузис, дородная хозяйка.

Барышня Швалковская теперь была похожа на невинного ребенка, которого по ошибке выпороли.

В это время, привязав к коновязи лошадь, подошла Алиса. Поздоровалась и шепотом спросила:

— Почему они сердятся?

Барышня Швалковская так же шепотом поведала причину размолвки.

— Мамочка, я постою за тебя.

— Ни в коем случае!

— Я покараулю, коли не хочет никто, — вдруг смиренно, но не без превосходства в голосе, сказала супруга церковного старосты.

— Ой, как хорошо, госпожа Панкок!

Дамы направились к дверям церкви — уже началось богослужение.

Знаменитость пел восхитительно, восторг слушательниц был беспределен. После концерта пастор огласил с кафедры, что состоится лотерея в пользу нуждающихся детей, и призвал поддержать это начинание с христианской щедростью.

— Подожду тебя у повозки. Ты сходи и возьми мою корзину! — сказала Эрнестина Алисе.

— Тебе больше там быть не надо?

— Нет.

П о р т н и х е  у барынь делать нечего. По крайней мере, сегодня.

Алиса вернулась с тесьмой в руке.

— Купила билеты? Сколько?

— Четыре.

— Выбросила два лата.

— Да. Три билета оказались пустыми.

Алиса тоже привезла отцу цветы, и Эрнестина отправилась с ней. Они медленно шли по главной кладбищенской аллее и смотрели на кресты, надгробия, на белого гипсового ангела. Нигде не написано, что покойник или покойница господин или госпожа, батрак или портниха, это видно и так: черные кресты полированного камня говорят выразительнее всяких слов, а деревянные перед ними молчат.

Уже с прошлого лета Эрнестина, приближаясь к могиле супруги мельника Меркмана, обычно замедляла шаг. Еще до отъезда в Германию Меркман успел положить во всю длину могилы черную полированную плиту, напоминающую футляр. В головах выгравирован небольшой крест, а под ним — надпись: «Die Liebe hört nimmer auf» — «Любовь никогда не кончается». Такая могила не потребует ухода, не зарастет травой, даже если о ней забудут. Эрнестина тоже хотела бы такую вечную обитель, но у нее нет на это денег. Эрнестина знала, что и Алиса будет не в состоянии обеспечить ей это, но желание лежать именно под таким надгробием не покидало ее. Прошлой зимой, когда Эрнестина гостила в Риге у брата Рудольфа, он дал ей несколько дельных советов. Благодаря этому разговору желание Эрнестины приобрело определенность, и вот она высказала Алисе свои соображения.

— Потребую, чтобы твой муж платил мне аренду. Я тоже хочу такой камень.

Алиса сразу не поняла, говорит ли мать всерьез или просто так, и лишь добавила:

— Это и в самом деле красиво.

После того как Алиса положила на отцовскую могилу цветы, Эрнестина вернулась к прежней теме:

— Поговорю об этом с ним сама.

— Как? — испугалась Алиса.

— Пять лет живет даром в моем доме и не платит ни сантима.

— Но он копит теперь на клеть!

— Пускай копит. Мне  е г о  денег не надо.

Эрнестина сказала, что дом заложит именно в связи с постройкой клети, а деньги, полученные в банке, использует на надгробие — себе и Густаву. А Петерис пускай выплачивает банку проценты постепенно, вместо аренды.

— Что он скажет? Мамочка!

Алиса была в отчаянии.

— Мне все равно, что скажет он. А могильная плита у меня будет. Хоть посмертно что-то унаследую от своего отца и матери. А больше мне и не надо.

Однако мечте Эрнестины о массивной могильной плите из черного гранита не суждено было сбыться. Началось нечто такое, чего многие, в том числе и Эрнестина, не предвидели.

Дронис, перекрыв речку, создал небольшое озерцо. Баня Вилиса Вартиня оказалась теперь у самой воды, и, бывало, мужики, напарившись докрасна, выскакивали голышом из бани и прыгали в воду. Эта полезная мужская забава сопровождалась гоготом купальщиков и смехом зрителей, особенно если за этим наблюдали женщины.

Но в эту субботу ни гогота, ни смеха не слышно было; женщины не подглядывали, а мужчины, притихшие, сидели под поленницей и рассуждали о будущем.

Наступили другие времена.

— Теперь все рабочими станут, — сказал Симсон.

— У Паулины, что ли?

— Паулина тут ни при чем.

— Ты, бедняга, все работаешь да работаешь, а Паулина не худеет, не тяжелеет…

Никто даже не улыбнулся. Из-за этой Паулины над Симсоном уже немало поглумились, а сейчас разговор шел о вещах поважней. И Симсон притворился, что двусмысленности не расслышал.

— Теперь землю между всеми поровну поделят.

— И какой толк оттого, что поровну? Да разве все поровну обрабатывать станут?