Осоковая низина

О Петерисе уже не раз писали и печатали его фотографии в районной газете, и он сразу понял, в чем дело. Парень достал пачку сигарет, сунул одну в губы и предложил также Петерису.

— Я не курю.

— Это хорошо. Долго будете жить.

Петерис, польщенный и в то же время испытывая неловкость, смущенно улыбался. Корреспондент выкурил полсигареты, затем предложил Петерису выйти.

— Так надо остановить, — кивнул Петерис на машину.

— Останавливать не надо.

— Как — не надо? Я не могу тогда отойти.

— Но мне нужен фон.

Петерис не понял.

— Ну, шум! Рабочий шум.

Наконец они договорились, что машина будет работать вхолостую. Внимательно следя за своим аппаратом, корреспондент пятился от сушилки, а Петерис послушно следовал за ним.

Первым заговорил юноша:

— Мы находимся у зерносушилки, здесь Петерис Виксна просеивает и веет щедрый урожай нынешнего года. Скажите, товарищ Виксна, хорошее в этом году уродилось зерно?

Петерис откашлялся, но не сообразил, что сказать.

— Смелее, смелее! Так что, какого качества зерно?

— Разного. Есть крупное, есть и помельче…

— От чего это зависит?

— С какого поля. Как землю обрабатывали.

— Чем лучше обработать, тем и зерно крупнее?

— Ну а как же!

— И вы считаете, в этом году почву хорошо обработали?

— И хорошо… и… Кое-где послабее.

— Вы в свое время с лошадкой работали.

— Да.

— Как вы относитесь к современной технике, комбайнам, тракторам, другим машинам?

— Да чем машины плохи. Без машин такую площадь разве обработаешь?

— Стало быть, хорошо, что машины есть?

— Ясно, что хорошо, коли бы…

— А что не нравится вам?

Петерис замялся.

— Говорите, говорите!

Потом все же признался, что у него душа болит, когда трактористы оставляют круглые углы, не вспахивают до самой канавы или дороги. Или сырую землю разворотят.

— Из сказанного вами вытекает, что, когда машины применяют, очень важен сознательный подход.

— Ну, конечно! Как же иначе!

— А вы довольны машиной, на которой работаете?

— Чем машина плоха? Коли следить будешь, вовремя смазывать…

— Скажите, папаша, сколько вам лет?

— Зимой стукнуло семьдесят.

— Ни за что не сказал бы. Вам больше шестидесяти не дать. Так что сил еще достаточно?

— Есть пока.

— Есть, как говорится, порох в пороховницах. Вы пенсионер?

— Да.

— Что вы делаете, когда не надо у машины быть? Как свободное время проводите?

Петерис растерялся. Сказать правду, что спит, постеснялся.

— Читаю газеты, слушаю радио.

— Песни вам нравятся? Ваша любимая песня?

Петерис пытался назвать несколько песен, отчасти запомнившихся с юношеских лет.

— Смелее, смелее! Не стесняйтесь!

— О море.

— Почему о море, а не о земле?

— Когда-то я моряком был.

— Но земля вас привлекала больше моря?

— Да.

Петерис густо покраснел. Понял, что не то сказал, а корреспондент уже перестал расспрашивать, выключил магнитофон, простился и ушел.

Вечером Петерис рассказал Алисе, что говорил для радио, и под конец добавил:

— Приперся дохляк этакий.

Передачи Петерис не слушал. У одного из сушильщиков был маленький транзисторный приемник, но Петерис позабыл, когда именно будут передавать. Да и неловко было идти слушать. Но все время Петериса что-то грызло, и, когда Алиса вечером сказала: «Нечего было про море говорить», он рассердился.

— Тебя не хватало! Много ты понимаешь!

— Я много не понимаю, но знаю, что моряком ты никогда не был.

— А ты видела, какой Енисей в самом устье? Триста километров шириной! Волны с дом!

К острову Диксон Петерис ходил лишь один-единственный раз.

— И нечего было на трактористов жаловаться.

— Все ты лучше знаешь!

Петерис презрительно прошипел, повалился на кровать и с головой накрылся одеялом. Прошло больше получаса, и он заговорил в полный голос, так, чтобы слышно было Алисе на кухне:

— Ясно, что про моряка говорить нечего было, но что скажешь в таком случае… Мартышке этакой!

Жатва подходила к концу, колхозное руководство торопило, обещало премии — хлеб шел потоками. Начались дожди, часто засорялись решета, и, пока их прочищали, вороха хлеба росли. Под самый конец вышел из строя транспортер. Чтобы не останавливать машину, Петерис сыпал хлеб в мешки и таскал наверх в бункер. Ступеньки были узкие, и, высыпая мешок, он должен был балансировать на одной ноге. Удивительно, что такой пожилой человек, как он, все еще был на это способен.

— Совсем как в цирке! — усмехался Вилис Вартинь.

— Попробовал бы сам!

— Я же не моряк. У меня голова закружится. Для меня и песенок никто не поет.

Вилис рассмеялся мелким, противным смешком, и Петерису захотелось врезать ему. Но уже пятьдесят лет он ни с кем не дрался, да и теперь некогда было. Бегал по ступенькам вверх и вниз, загребал зерно, таскал мешки. Спина взмокла, с носа капал пот.

Так прошло около часа. Но вдруг точно ножом ударило в грудь, в глазах потемнело. Спустившись вниз, Петерис упал, затем встал и сел на мешок с хлебом. Хорошо, что день кончился и веять больше не надо было. Приехав на велосипеде домой, он даже как следует не поел и лег в постель.

На другой день пришел фельдшер. Расспросил, послушал Петериса и сказал:

— Придется полежать. Сердце! Мужик-то кряжистый, только сердцу не угнаться.

БРУСНИЧКА