Осознанный выбор

– Знаешь, в эти дни мне было не до самоанализа, – криво усмехнулся режиссер. – Сам знаешь, как все закрутилось, не продохнуть от забот. Выспаться мечтаю.

Художник смотрел на него выжидающе, но режиссер отвел глаза в сторону и поинтересовался: – А у тебя что-то было?

– Покоя мне не давал тот проектор, всё мерещился. Ах, какие спектакли можно было поставить с такой техникой, не декорации малевать – а использовать реальный фон! Я всю Сеть обшарил, но ничего похожего не нашел. Зато нашел это вот фото, я ведь в тот же вечер сделал несколько набросков и в поиск по Сети запустил. Сильно ты меня тогда напугал, вот я и решил на всякий случай посмотреть. А вчера вроде бы отпустило, проектор этот меня уже не волнует, беспокоит только это вот сходство.

Художник судорожно вздохнул и с отчаянием посмотрел на режиссера, но тот упорно избегал его взгляда.

– М-да, – хмыкнул режиссер, постукивая пальцами по листкам. – Напугал я тебя, оказывается. А ведь ты прав оказался, наши это, родимые. Чего ж бояться? Ну, научились людей омолаживать, так это же хорошо. Кто откажется лет на двадцать-тридцать помолодеть? А драки эти и кражи – чепуха, у нас город курортный, мало ли кто приезжает. Ну, побывала у нас проездом гипнотизерша, не стану отрицать – сильная штучка, но ведь забрали её, и с концом. Может, она из психушки сбежала? Так что не бери в голову, все это несерьезно. И вообще, мало ли на свете похожих людей? Вон, даже конкурсы двойников проводят.

– Ты в этом так уверен? – усомнился художник, но режиссер только плечами пожал и руками развел. – Ладно, я пойду.

– Давай, вечером увидимся, – согласился режиссер, небрежно прикрыв листки ладонью.

Когда художник, явно задетый таким прохладным отношением к тому, что принес, и совершенно уверенный в неискренности старого друга покинул кабинет, режиссер устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза ладонями. Если бы на него не свалились обязанности И.О. директора, он бы тоже, наверное, грезил бы о той технике, что так заворожила их с художником, ведь прекрасно представлял, какими красочными и необычными могли стать спектакли. И вполне понимал, что происходило с теми, кто побывал на семинаре. Будь у него другое желание, кто знает, чем бы это обернулось. Бедный директор – так неудачно попасть между своим желанием и желанием жены, словно между молотом и наковальней. И сколько таких случаев за неделю произошло в городе – кто знает…

Всю неделю его мучили сны, в которых он спорил то ли с этой женщиной, то ли с теми хрипунами, что стояли за ней невидимками. Пытался доказать, что нельзя делать из людей бездумных потребителей, превращать их в стадо животных, оставляя за ними только право на выбор кормушки. Человек должен мечтать о несбыточном, стремиться к идеалам и творить возвышенное, говорил он, но его не слушали. Оставьте людям свободу выбора, не делайте их рабами вещей или новоявленных царей, кричал он, но к нему подходила Степанида и, убаюкивая сладкими речами, брала за руку и вела за собой к границе света и тени. Он шел, скованный ее речами, не сопротивляясь, бормоча свои просьбы, пока не оказывался на краю пропасти, и Степанида влекла его за собой, и он послушно делал последний шаг… Или под команды невидимого Хрипуна терял контроль над своим телом и начинал делать несуразные вещи, пытаясь голыми руками разорвать металл и бетон каких-то укреплений; разрывая сухожилия и сдирая кожу, обливаясь кровью, лез в какие-то колодцы, срывался вниз и падал, стараясь закричать, но только крепче сжимая зубы, повинуясь приказу… Он просыпался в холодном поту, с мокрым от слез лицом и молил только об одном – пусть все это окажется сном.

И теперь ему было больно. Только слез не было. Художник доказал то, о чем он догадывался, но во что он не желал поверить. Сколько времени им осталось быть людьми? Десять лет, так кажется обещал Хрипун? Потом станем, скорее всего, солдатиками, хрипуны сейчас снова набирают силу. Но Степанида не хотела ждать, значит осталось меньше десяти лет, гораздо меньше, такие как она тоже чувствуют, что можно при нынешней бесхребтовости и преобладающем пофигизме легко стать кумиром. Только что можно сделать? Кричать о Хрипуне и Степаниде, об угрозе тотального превращения людей в зомби или запрограммированных потребителей? Так ведь сейчас этим никого не испугаешь – столько вокруг зомбирования-программирования наворотили страшилок и безграмотных глупостей, что тебя даже за психа не станут принимать, лишь посмеются. Наверное, это тоже входит в подготовку будущего, которое нам готовят. Так что же остается?

Режиссер сжал голову руками так, что потемнело в глазах, потом ахнул руками по столу, но это не помогло. Вскочив с кресла, подбежал к окну и невидящим взглядом уставился за окно, упершись руками в подоконник. И заставил себя вытащить на свет то, что мучило его последние дни.