Остаюсь с тобой

Да, Рослик знает, все знает. В его практике нечто похожее уже было. Несколько лет назад работала поваром молоденькая девчонка. Красивая, но такая же и легкомысленная. Начали влюбляться, ревновать друг друга. Все кончилось дракой между вахтами. Это привело к аварии. После ночной гулянки бурильщик то ли задремал у рычагов, то ли задумался о красивых глазах поварихи, только вдруг дал такую нагрузку на колонну, что та лопнула как раз посередине. Три дня ушло на ликвидацию аварии. После того случая Рослик утроил бдительность, стал неусыпно следить за женщинами, которые работали у него на буровой. Особенно теперь, когда им спущен такой напряженный план, когда каждая минута на счету.

И вот сейчас, затаившись в тени раздевалки, Рослик решил выследить, кто же ходит к Кате. Просидел больше часа, и в вагончик так никто и не зашел. Однако почему так долго там горит свет? Почему она не ложится спать? Ей же на рассвете вставать. Рослик поднялся и подошел к Катиному вагончику, приник ухом к глухой стене. Затаился. Слышалась глухая мужская болтовня. Сначала подумал, что говорит радио. Заглянул в окошко. В одном месте занавеска заломилась, и в узкую щелочку Рослик увидел на столе мужскую руку. У руки стакан. Голос теперь был слышен более отчетливо. Рослик по голосу узнал Алесича. «Ясно, почему не поехал на выходной, — подумал он. — От бабы оторваться не может».

Рослик вернулся в тень раздевалки, закурил. Думал, что делать. Прогнать Алесича? Верховой отличный. Жалко такого рабочего. Начальство интересуется, как он здесь. А может, Алесич и ни при чем? Заманила эта… Недаром же муж о ней пишет. Кстати, и он, Рослик, тоже в свое время предупреждал ее, чтобы на буровой никаких этих самых… шуров-муров!

Утром, сразу же после завтрака, Рослик позвал Катю к себе. Он возмутился ее поведением и сказал, что в связи с этим не может больше держать ее на буровой и одного часа.

— Когда подавать заявление? — только и спросила женщина.

Когда Алесич пришел обедать и, беря поднос с тарелками, нагнулся, заглядывая на кухню, то увидел, как у плиты мечется высокий парень в белом колпаке на голове. Он узнал в нем рабочего с буровой, новенького, прибывшего откуда-то совсем недавно.

11

Через стеклянные двери из передней в зал цедился блеклый свет. Скачков включил над головой бра, посмотрел на часы, нащупав их под подушкой. Было половина седьмого. Полежал, надеясь, что жена вернется. Она не возвращалась. Может, уже ушла, что-то не слышно никаких звуков. Вскочил, выглянул в переднюю. Алла Петровна, в плаще нараспашку, прилаживала на голове маленькую черную шляпку. Рядом, у ног, стоял раздувшийся от тетрадей и учебников портфель.

— Время перепутала? — спросил сонно. — Ведь еще рано.

— С одним вундеркиндом занимаюсь. После обеда не может оставаться, мать его во второй смене, а дома у них маленькие… А паренек смышленый, может учиться… Вот и встречаемся по утрам.

— Скоро и ночевать будешь в школе? — Скачков взял гантели и, преодолевая тупую боль в плечах, врачи сказали, что начинается остеохондроз, — начал ими размахивать…

— Может быть, может быть… — Оторвавшись от зеркала, она оглянулась на мужа. После сна у него было какое-то постаревшее, помятое лицо. — Полежал бы еще? Куда тебе спешить?

— Если бы спалось, — пожаловался он. — Сама знаешь. Раньше не спалось, потому что план не выполняли. Теперь, когда с планом наладилось, появились новые заботы и тревоги. Удержимся ли на этом уровне, не случится ли вдруг чего?

— Ну, я побежала, — она подхватила портфель и, клонясь под его тяжестью, как-то боком нырнула в дверь.

— Ты хоть позавтракала? — крикнул Скачков вслед, но она, кажется, не слыхала его.

Скачков не раз жалел, что жена пошла работать в школу. Он думал, что она будет такой же учительницей, как и все. Хотя откуда ему было знать, какие они, другие учительницы? Но был убежден, что школа школой, а семья семьей. Как говорится, богу богово, а кесарю кесарево. А Алла Петровна ведет себя так, будто у нее нет ни мужа, ни дома. Забыла, когда готовила обед. Конечно, сами обеды его меньше всего волнуют, — у него нет времени заезжать домой, — но если бы знал, что дома его ждет обед, то, как знать, может, и заехал бы иной раз. Ему уже давно надоели пресные котлеты в столовой. Поначалу хоть по утрам готовила какой завтрак. Теперь и этого не делает. А то и про ужин забывает. Не хватает времени. Каждый день чуть не до полночи сидит над тетрадями. И главное — ее не тронь, не то сразу на дыбки. Мол, не до шуточек. Постепенно он потерял чувство, что живет в собственной квартире, где забываешь все тревоги и заботы, отдыхаешь душой. Живешь как в командировке. Казалось, еще немного, и ты свалишь с плеч неотложные дела, снова вернешься к обычной жизни, спокойной, упорядоченной. Не потому ли ему так часто снится столичная квартира? Ветер сечет по окнам, а он сидит в глубоком кресле, пододвинув поближе торшер, и читает детскую книжку с хорошими картинками. Каждый раз он боится проснуться, — во сне знал, что видит сон, — боится потерять свет спокойней радости…