Останкинские истории

— А я зачитаю! Зачитаю! — еще более радостно заявил Куропятов. — Вот, пожалуйста! Мы с вами имеем в виду времена Смуты. Уже сгинули самозванцы. Уже избрали Михаила. И вот что пишет историк. О России, конечно, о России! «…Печальная выгода тревожных времен: они отнимают у людей спокойствие и довольство и взамен дают опыты и идеи». А? Опыты и идеи! И вы, стало быть, с этим не согласны?

Опять было очевидно, что Фруктов из великодушия не желает что-либо оспаривать или даже однословно оценивать. «Как же! Опыты и идеи! — проворчал про себя Шеврикука. — Это в какой-нибудь добрострадательной или благорасположенной стране, где на каждом углу пиво и копченые сардельки, да за нормальную плату, хороши опыты и идеи, они там благора зумные и добавят к съеденной сардельке две свежие, да еще и с горчицей и с маринованной спаржей, а у нас идеи будут непременно вселенские, несуразные и взбалмошные, а уж опыты, коли начнутся…» Тут Фруктов как бы хмыкнул, демонстрируя свой скептицизм, и заставил Шеврикуку насторожиться.

— Вот! Вот! Вечно вы скептик! — воскликнул Куропятов. — К опытам и идеям мы еще вернемся. Да, вы скептик, и ворчите, и многим недовольны. Но это все не только проявление особенностей вашей натуры и шевелящихся в ней генов, но и следствия Смуты. Вот опять Ключевский. По мнению историка, тревоги Смутного времени разрушительно подействовали на политическую выправку общества, все только и жаловались на свое обеднение, разорение, злоупотребления властей, на то, от чего страдали и прежде, но о чем терпеливо молчали. Читаю текст: «Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении народных масс. Из бурь Смутного времени народ вышел гораздо впечатлительнее и раздражительнее, чем был прежде, утратил ту политическую выносливость, какой удивлялись в нем иноземные наблюдатели XVI в., был уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства». Что же, уважаемый Афанасий Федорович, вы не признаете справедливость и этого наблюдения? Вот вы теперь ворчун и скептик, а раньше, в благодушные времена, были, говорят, смирный, именно безропотный и послушный.

— Кто говорит? — хрипло вырвалось вдруг из Фруктова.

«Вот тебе раз!» — опять насторожился Шеврикука.

— Ну мало ли кто… Я это так, — Куропятов махнул рукой, том Ключевского ею был уже отпущен. — Вы мне как раз и приятны тем, что ворчун и скептик. Ваш сосуд с ликером уже пуст? Нет? Ну что ж, тогда будем.

И собеседники испили удивительный ликер. «Он как будто бы дамский», — вспомнил Шеврикука.

— А вот вы, Афанасий Федорович, смогли бы стать Самозванцем? — спросил Куропятов.

Фруктов промычал невнятное.

— Я понимаю, — сказал Куропятов, — такое предложение вам довольно неожиданное. Но ведь и заманчивое. Эх, да погулять, да прогреметь, да еще и с Мариной Мнишек! А? Каково!

«А потом и стать распотрошенной куклой, — чуть было не вступил в разговор Шеврикука. — А Марина-то была и страшна, и стерва».

— Положим, — продолжил Куропятов, — самозванцы теперь не так нужны, а может, и невыгодны. Иное время. Тогда пресеклась династия, Григорию Отрепьеву надо было лишь объявить себя царевичем Дмитрием и тем самым династию, а она-то дадена от Небес, возобновить. Нынче династия как будто бы не пресекалась. Ее просто нет.

Фруктов промычал.

— Ах, вы имеете в виду март дурного года, — сообразил Куропятов. — Но это так далеко от нас.

Фруктов теперь хмыкнул, а правая его нога, водруженная на левую, подскочила, будто по ней ударил молоток невропатолога, и произвела качательное движение, то ли скептическое, то ли назидательное. Позорящий Шеврикуку шлепанец еле удержался на пальцах Фруктова.

— Я понял вас, Афанасий Федорович, — воодушевился Куропятов. — И на наших глазах попытались прекратить династию, только особенную. И вроде бы прекратили. Но теперь-то уж как будто и совсем нет нужды в Самозванцах. Ага, я вижу, вижу, вы улавливаете противоречие в моих словах. Я только возбуждаю в вас желание стать Самозванцем, а сам…

— Я знаю, — четко и даже торжественно произнес Фруктов, — кто мог бы стать Самозванцем.

— Да? — растерялся Куропятов.

— Он в нашем доме, — заключил Фруктов.

И взглянул туда, где невидимый стоял Шеврикука. Но, может быть, Шеврикуке это померещилось. А Фруктов (тень Фруктова, тень, объяснил себе Шеврикука) уже тянул бокал в направлении бутылки с ликером. Напиток был Фруктову уважительно предоставлен и тотчас же выпит, но теперь уже без церемоний, глотком.