Останкинские истории

— Вот ведь что я хочу добыть у одной из Лихорадок, — сказал Концебалов. — Точнее будет сказать — вернуть… Уступил как-то в ходе одной истории… Были там и другие вещи… Но этот для меня сейчас важен…

— Что это? — спросил Шеврикука.

— Омфал, — сказал Концебалов. — Вещь, правда, не римская, а греческая… Но все равно… Копия того, что стоял в Дельфах… Уменьшенная, естественно… Но хорошая копия, старая…

Фотографию Концебалов убрал в карман и более не произнес ни слова. И позже разговор с Шеврикукой у них не возобновился. Но очевидно было, что Концебалов прибыл в Останкино не в последний раз.

Пришлось Шеврикуке снова листать «Словарь античности». Вот что он прочел. «ОМФАЛ (греч. пуп) др. культовый объект в Дельфах, считавшийся центром («пупом») Земли (представляли, что существует и «пуп моря»). Этот посвящ. Аполлону камень хранился в его храме, имел вид монолитной глыбы и находился в целле».

Шеврикука вернул словарь на место. Долго стоял у окна в квартире Садовниковых. Вот тебе и Концебалов! Пуп Земли! Но понял: и Концебалов сумел зацепить его. Слабая он, Шеврикука, натура…

Вскоре Шеврикука почувствовал, что с ним желает говорить ПэрстКапсула.

Шеврикука поднялся в получердачье. Эксперт по катавасиям молча, но торжественно протянул Шеврикуке деревянную палку с набалдашником, инкрустированным янтарем.

Шеврикука чуть было не принялся откручивать набалдашник. Но не сделал этого.

— Попытался, — сказал Пэрст-Капсула. — И нашел. На Кондратюка. В доме вашего знакомца… Петра Арсеньевича… Обнаружились прежде не замеченные мной полости в плитах перекрытия…

Но Петра ли Арсеньевича была эта палка? Трость… Посох…

— Спасибо, — сказал Шеврикука. — Укрой ее где-нибудь… На время…

Глава 42

Прошла неделя, и в субботу в полдень Пузырь впустил в себя четыре грузовика-рефрижератора. С прицепами. Дебаты и голосования вышли благопристойными и скорыми. Видно, и голосовавших подгоняло нетерпение. К тому же, как известно, им полагалось разойтись на каникулы. Плетеные корзинки с клубникой, напоминавшей о том, что не за горами яблочный Спас (а прежде Илья Пророк примется прохлаждать воду в прудах, морях и океанах) и надо будет готовить сани, стояли теперь у многих законосозидателей как раз рядом с клавишами для волеизъявлений. И клавиши сработали. Но наверняка иные избранники и на каникулах желали быть в пределах досягаемости Пузыря. Хотя бы из чувства ответственности перед народами своих земель. Или из любопытства.

Но и их это было дело…

Пронеслось мнение, высказанное и с трибуны, что — при бдениях уполномоченных наблюдателей и недреманного ока — грезы каждого Пузырем будут осуществлены. Но мнение это тотчас было признано популистским и рассчитанным на немедленные суетные прибыли. Однако выразители мнения, обещавшие к тому же всяческую поддержку Пузырю, несомненно, многим запомнились.

«Осуществятся грезы… — размышлял Шеврикука. — Ну-ну… Концебалов-Брожило откроет глаза, протянет руки к Пузырю, и на ладонях у него восстанет Омфал, родственник дельфийского Пупа Земли… А может быть, греза у Брожилы такая страстная, что незамедлительно состоится возведение Концебалова, минуя достоинства всадника и оптимата, прямо в Пупы Земли…»

Сразу же Шеврикука вспомнил, что домовых ни в какие списки не внесут, а грезу Концебалова, пусть и самую страстную, принимать во внимание никто не станет.

Но вскоре разговором с домовыми Ягупкиным и Колюней-Убогим размышлениям Шеврикуки был дан совершенно иной ход. Повстречались они вблизи музыкальной школы. Там, как слышал Шеврикука, проводили теперь ремонт. С ленцой и с денежными страданиями. Шеврикука намеревался кивнуть Колюне с Ягупкиным, но в беседу не вступать. Безумные нынче глаза свои Колюня-Убогий таращил в небеса, из приоткрытого рта его вот-вот, похоже, могла потечь слюна. Ягупкин шагал без костылей, двумя ногами, харя неопрятного бездельника была по-прежнему заросшая рыжим волосом и опухшая. Шеврикука понял, что дерзить ему Ягупкин не будет и бузотерить не будет, его, как, видимо, и Колюню-Убогого, словно бы ошарашили некой новостью, и привыкнуть к ней он был не в силах.

— Слушай, Шеврикука, — остановился Ягупкин. — Это как же такое? Это что же с Продольным-то?

— А что с Продольным? — встал и Шеврикука.

— Паспорт выправил! — с ужасом выговорил Ягупкин. — И будто прописан в Землескребе. В отделении милиции поставили печати! Что же это?

— Слухи? — спросил Шеврикука. — Болтовня? Или ты видел паспорт Продольного?

— Я не видел, — покачал головой Ягупкин. — Другие видели. Он хвастался. Показывал. Там его фотография. И печати. Велизарий Аркадьевич видел. Иван Борисович. И вот Колюня видел.

Продолжая таращить безумные глаза в небеса, Колюня-Убогий закивал меленько и быстро, прохрипел нечто, выражающее смятение чувств его натуры.

— Наглость ведь какая! — не мог успокоиться Ягупкин. — Устроить себе людской паспорт!.. Это… Это… Этого не должно быть… Тут покушение на основы… И все для того, чтобы пробиться к Пузырю! Как быть-то нам?