Останови мое падение

Я напрягаю свой слух, но я не могу уловить ни малейшего намека на посторонние звуки – только пение птиц, писк насекомых, треск из веток под ногами… Сраная природа. Я отказываюсь умирать здесь. Я хочу закончить свою жизнь как человек: в реанимации, максимум на морфине, в окружении очень дорогих врачей и безжалостных, безмолвных аппаратов жизнеобеспечения. Потом труп может вылететь на орбиту – желательно вокруг Солнца. Меня не волнует, сколько это стоит до тех пор, пока я не стану в конечном итоге, блин, частью естественного цикла взаимодействия углерода, фосфора, азота. Гея, я разведусь с тобою . Иди сосать питательные вещества из кого‑то другого, до кого дотянешься, сука!

Напрасный гнев, потерянное время. Пожалуйста, не убивай меня, Картер: я не могу быть поглощенным обратно в бездумную биосферу . Вдруг это тронуло бы его? Что, тогда?

– Мне двадцать пять лет, мужик. Я даже не жил. Я провел последние десять лет, возясь с компьютерами. У меня даже нет детей. Как можно убить того, у кого еще даже нет детей? – На секунду я повелся на мою собственную риторику, я всерьез думаю потребовать лишиться девственности – но это перебор… и это звучит менее эгоистично, менее гедонистично – отстаивать свои права на отцовство, – чем ныть о сексе.

Картер засмеется.

– Ты хочешь бессмертия через детей? Забудь. У меня два сына. Они совсем не похожи на меня. Они совершенно другие люди.

– Да? Печально. Но я все равно хочу воспользоваться своим шансом.

– Шансом для чего? Для того, чтобы сделать вид, что ты продолжишь жить через своих детей? Для того, чтобы обмануть себя?

Я понимающе смеюсь, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно мы разделяем шутку, которую способны оценить только два циника‑единомышленника.

– Конечно, я хочу обмануть себя. Я хочу врать себе ещё пятьдесят лет. Для меня это звучит очень даже неплохо.

Он молчит.

Я немного замедляюсь, сократив шаг, делаю вид, что это из‑за неровной местности. Зачем? Я всерьез думаю, что несколько лишних минут дадут мне шанс разработать какой‑то ослепительно блестящий план? Или я просто так, без всякой цели, тяну время? Просто продлеваю агонию?

Я чувствую внезапные рвотные позывы и останавливаюсь; спазмы были глубокими, но не вызвали ничего, кроме слабого кислого вкуса. Когда они закончились, я стираю с лица пот и слёзы и пытаюсь унять дрожь. Больше всего я злюсь, что я забочусь о своем достоинстве , что мне не наплевать, умру ли я в луже рвоты, плача как ребёнок, или нет. Как будто дорога к моей смерти – это всё, что сейчас имеет значение; как будто эти последние несколько минут моей жизни заслонили всё остальное.

Однако, они, эти минуты, есть, так ведь? А всё остальное – в прошлом, ушло.

Да – и это тоже пройдёт. Если я умру, мне незачем примиряться с собой, нет причины готовиться к смерти. Я встречу своё исчезновение так же быстротечно и так же бессмысленно, как встречал любой другой момент своей жизни.

В эти минуты имеет смысл только одно – пытаться найти способ выжить.

Тогда я задерживаю дыхание, я стараюсь растянуть паузы между вдохами.

– Картер, сколько раз ты это делал?

– Тридцать три.

Тридцать три . Это достаточно трудно принять, даже когда какой‑то одурманенный фанат оружия нажимает на спуск своего автомата, и поливает толпу огнём, – но тридцать три неспешных прогулки в лес…

– Так расскажи мне: как большинство людей принимают это ? Я действительно хочу знать. Они блюют? Они плачут? Они клянчат?

Он пожимает плечами.

– Иногда.

– Они пытались подкупить тебя?

– Почти всегда.

– Но ты неподкупен?

Он не отвечает.

– Или никто не сделал правильного предложения? Чего же ты хочешь, если не денег? Секса? – Его лицо осталось невозмутимым, без гримасы отвращения, так что, вместо того, чтобы отшутиться – такое отступление могло бы разозлить его, – я, как в бреду, продолжил. – Это так? Ты хочешь, чтобы я…? Если так, я это сделаю.

Он снова укоряюще глядит на меня. Ни презрения к моей жалкой мольбе, ни отвращения к моему нелепому предложению, только лёгкое раздражение от того, что я напрасно трачу его время.

Я тихо смеюсь, чтобы скрыть своё унижение от этого абсолютного равнодушия, этого отказа признать меня даже ничтожеством.

Я говорю:

– Значит, люди принимают это довольно плохо. И как тебе это?

Он невозмутимо ответил:

– Я это довольно хорошо понимаю.

Я снова обтираю лицо.

– Блин, ты сделаешь это , не так ли? Это что – чип в твоем мозгу для этого? Позволяет спать по ночам после того, как сделаешь это ?

Он колеблется, потом говорит, махнув пистолетом:

– Двигайся. У нас нужно отойти еще дальше.

Я оборачиваюсь, оцепенело осмысливая: я только что сказал человеку, который мог бы спасти мою жизнь, что он безумный недочеловек, машина для убийства.

И я шагаю дальше.