Останови моё безумие

- Хорошо. – Ответ оказывается для меня неожиданным, но я справляюсь с эмоциями отлично, по крайней мере, мне так кажется. Мы, молча, направляемся по коридору в сторону реанимационной палаты сестры, я молчу, потому что мне нечего сказать, все мысли улетучились, я в какой-то лихорадочной эйфории. Олег останавливается у массивной двери, я жду от него врачебного «только недолго», но он только открывает мне дверь, а затем, также молча, уходит.  Я прохожу в палату, осторожно прикрывая дверь, наверное, молниеносно оказываюсь в непосредственной близости к ней. Наконец-то. Вот я уже присаживаюсь на стул, пододвинув его на максимально близкое расстояние к кровати. Мира спит. Наверняка это от лекарств. Неподалёку противно попискивает какой-то аппарат, несколько проводов проходят через её руку, она кажется мне бледной, так и есть, но не менее прекрасной. Я болен. Болен и знаю об этом, но мне хорошо. Хорошо, вот так, просто рядом с ней, просто знать, что с ней, по-настоящему всё в порядке, что увижу её и завтра, что смогу быть рядом, просто рядом  с ней. Осторожно беру её хрупкую ручку в свою большую ладонь – тёплая. Её лицо остаётся безмятежным – она всё ещё спит. Любимая моя. Никого нет, мы вдвоём, я смелею и подношу руку к губам, предварительно ощупав их, нет, не холодные, можно. Прижимаюсь к руке губами, надолго замирая в поцелуе, тихо шепчу то, что никогда не смогу сказать вслух:

- Прости, … прости, … прости, что так сильно люблю тебя. – Солёная капля самовольно гладит меня по щеке, её никто не увидит, даже тот, кто остался незамеченным для меня…

Я тоже

МИРА

Операция, хирургическое вмешательство, внедрение донорского ксеноклапана – в моём случае, это слова-синонимы. Даже наедине с собой, я никогда не думала об этом, не думала, что у меня есть шанс на нормальную, полноценную жизнь, а сейчас, проснувшись после операции, всё ещё одна, медсестра, дежурившая у моей постели не в счёт, я чувствую радость, ту самую, о которой я так много размышляла раньше, только размышляла, а теперь, … теперь я могу её чувствовать.  Странно, на больничной кровати, нашпигованная иглами, капельницами и проводами с дискомфортом в грудине и свистящей метелью за окном я наконец-то окунулась в лето – такое тёплое, такое долгожданное и необыкновенно прекрасное, … первое в моей жизни…

Такой блаженной меня навестили мои родители, через стекло я увидела также Влада, и Лизку, а ещё Татьяну Львовну, приход которой меня растрогал особенно сильно. Мама сдерживала слёзы, я видела, папа держался молодцом, пытаясь пошутить, но я не совсем разбирала, о чём они мне говорили, оказывается, уши заложило, и в голове была каша, но я не волновалась, всё равно была очень счастливой. Чем окончился визит родственников, я не запомнила, по-моему,  в середине  рассказа мамы уснула и следующие несколько дней проходили одинаково и были похожими друг на друга. Зато через неделю я была молодцом, когда меня перевели в обычную палату. Настроение, за это время, летело по нарастающей, поэтому свою семью в полном составе я встречала в необычно возбуждённом состоянии. Родители уже  несколько раз недолго навещали меня в реанимации, а вот Лизка с Владом не были ни разу, и честно говоря, я по ним ужасно скучала.

ВЛАД

Прошла неделя. Неделя, изменившая всё, я вру себе, ночь, та ночь изменила всё. Я потерял себя, желание увидеть Миру и побыть с ней пару минут пересилило всё, я чуть не разрушил то малое, что у меня есть, едва ли не потерял её. Той ночью, я совершил самое желанное – я произнёс вслух, что люблю её, признался ей, признался самому себе. И это признание стало точкой отсчёта, точкой не возврата.На тот момент мой здравый смысл отключился, я плюнул на всё и всех, когда пришёл в больницу поздней ночью, чтобы увидеться с сестрой, нет, увидеться  со своей любимой.  И меня не волновало, что подумают об этом другие, я до сих пор не думал об этом, не важно, всё не важно, кроме одного – Мира, что подумает Мира, когда узнает? Осознание  её возможной потери, пусть лишь в качестве сестры решило абсолютно всё. Той ночью я уехал из больницы мёртвым, … я поехал к Кате. Я подлец, сволочь, эгоист, но Катя ничего не сказала, да и я не пришёл за словами, мне не требовалось утешение или осуждение, я осуждал себя сам. Я не пил, я оставался  трезвым, когда изменял Ей, … когда ласкал тело другой, нелюбимой, чужой девушки, я был трезв, … когда целовал ту, другую, я был трезв, …когда заставлял кричать эту, ненужную мне женщину от удовольствия, я был трезв, … когда принёс той, другой, блаженство и презирая себя получил его от другой,  я был трезв. … Я был трезв, когда ненавидел себя….

Утром, когда Катя в полуобнажённом виде, закутанная в простынь, направлялась в ванную, я сказал ей маленькую правду после мучительной ночи лжи:

- Я не люблю тебя.  – Чего я ждал? Презрения?

Катя обернулась и с улыбкой на губах, которые я так отчаянно терзал поцелуями этой ночью, ответила:

- Я тоже, - она пожала плечами, - но ведь это ничего не меняет, - и ушла. Это мне подходило, Катя мне подходила. Всегда.