Остановка в городе

«Смотрите, вот это Толстая Маргарита, ворота в город, тюремная башня, сейчас здесь Морской музей, может, зайдем?» На самом деле мне было довольно-таки стыдно, что я ничего толком не мог рассказать об истории родного города. Но я утешал себя тем, что каждый таллинец и не обязан быть ходячим справочником, и если гостя интересуют подробности, пусть ищет их в путеводителях.

«А вот церковь Олевисте…» — Однако воображаемый инженер из Мурманска не проявил к церквям ни малейшего интереса и растворился в булыжной мостовой, оставив после себя двухкопеечную монетку на телефонный разговор. Я подобрал монетку и аккуратно сунул в кошелек. Чтобы в случае необходимости выудить ее оттуда и кому-нибудь позвонить. Едва я сделал несколько шагов, как мне захотелось испытать волшебную силу монетки — другими словами — не встречу ли я интересного собеседника, не прибегая к помощи телефона-автомата. Я взял монетку из кошелька и бросил ее на мостовую. Монетка, звякая, покатилась с камня на камень, и вдруг передо мной возник Сидоров, только не один, а несколько Сидоровых. Я принялся бестолково, но старательно рассказывать им о том, что церковь Олевисте неоднократно горела, однако никакого интереса это у них не вызвало, они куда-то торопились. Тем не менее я крикнул им вслед, что они могли бы, по крайней мере, сказать, какая в Мурманске погода — но им было не до меня!

Возмутившись, я оставил монетку на мостовой, пусть валяется, пусть ее подберет кто-нибудь другой, кто знает историю Таллина, и направился к центру города. Внезапно я почувствовал, что кто-то идет за мной по пятам, следя за каждым моим движением. Я обернулся и замер от от испуга.

Насколько я помню, моим первым желанием было броситься наутек, как можно быстрее, как можно дальше от него, но я пересилил себя и протянул Эйнару руку, он долго и радостно тряс ее, лицо его сияло.

— Гляжу, стоит посреди улицы человек и колдует, — засмеялся он. — К тому же колдун показался настолько знакомым, что я поначалу испугался. Ах ты черт, сколько же лет прошло, семь, нет, восемь, а ты все такой же — брюшко не отрастил, солидности не приобрел, — выпалил он, не переводя дыхания.

— По-твоему, мне надо было отрастить брюшко и приобрести солидность? — насмешливо спросил я.

— Я ведь просто так треплюсь, а ты сразу близко к сердцу принимаешь. Нет, все-таки здорово, что ты угодил мне прямо в распростертые объятия, кстати, я теперь таллинец, очевидно, таллинцем и останусь, но лучше расскажи, как ты живешь.

Я ответил, дескать, ничего, и принялся рассказывать ему о госте из Мурманска, старался говорить красочно, но, думаю, что это был жалкий лепет, так как перед моими глазами возникло воспоминание, которое с годами, правда, стерлось и стало расплывчатым, подобно сновидению, однако сейчас вдруг обрело четкость, словно все это произошло вчера.

На Ратушной площади, возле киоска с сувенирами, мы остановились, настал момент, когда надо было расходиться, в мыслях как бы возникла пауза, после которой каждый из нас пошел бы своей дорогой, я же никак не мог оторвать взгляда от обручального кольца на его руке и думал, что сейчас спрошу про Агнес, узнаю все и мы разойдемся в разные стороны. Но я боялся спрашивать — я не хотел, чтобы он хоть на миг догадался о том чувстве, которое не покидало меня с момента нашей встречи. И тут у меня родилась прямо-таки дьявольская идея.

— Значит, у тебя сегодня свободный день, — весело сказал Эйнар. — И если нет никаких других планов, я бы предложил поехать со мной в Клоога-Ранд, подумай, разве не замечательно было бы провести день у моря и представить, что мы такие же беззаботные юнцы, какими были восемь лет назад.

Я смотрел на него, с трудом сдерживая охватившее меня волнение — неужели он действительно все забыл! Или он никогда не думал об этом? Но предложение его было столь искренним, что я согласился провести со своим старым другом день у моря, вообразив, будто мы такие же, как много лет назад и ни один из нас не причинил другому никакого зла.

Мы договорились встретиться на вокзале через три четверти часа и расстались. Моя идея созрела, и меня внезапно охватило необъяснимое чувство ликования.

Думаю, что за всю свою сознательную жизнь я никому не желал зла, даже в тот раз, когда находился средь заснеженного леса, когда меня окружала торжественная тишина и надо мной повисла темно-синяя завеса презрения, негодования и ненависти — даже тогда я никому не желал зла. А сейчас я прекрасно знал, что, встретясь через три четверти часа с Эйнаром, буду способен отомстить ему, — у меня было на это моральное право — хотя бы из-за нашей дружбы, хотя бы из-за того далекого лета, от которого у меня остались самые светлые в жизни воспоминания.