Остановка в городе

В голову закрадываются все более мрачные мысли и сравнения — из дверей десятками выходят спешащие чужие мне люди, но мужа среди них нет, и я представляю себе, как он стоит в длинной очереди за газетами, встречает кого-то из знакомых, звонит… Я уже уверена, что он набрал известный ему номер и, услыхав женский голос, кидает торопливые фразы, объясняет, что должен уехать, голос у него мягкий, возможно, даже нежный, фразы становятся длиннее, он забыл о времени, о том, что я жду его. Незнакомый мне женский голос ласкает его чувства, и я понимаю, что он не придет. Я беру чемодан и медленно иду по перрону вдоль длинного ряда вагонов, однако еще не знаю, в силах ли буду уехать одна.

Я чувствую себя брошенной на танцплощадке девчонкой. Вижу поезда по обеим сторонам перрона, из которых один тронется через несколько минут, а другой, пустой, может быть, еще много часов простоит, подремывая на утреннем солнце. У дверей вагонов я вижу людей. Веселых, грустных, беззаботных, курящих, спешащих. Обнимающих друг друга. Вдалеке, словно сплетенная пауком, сеть железнодорожных путей, огни семафоров, приближающаяся электричка, а взглянув назад, я вижу мужа, он бежит — в одной руке газеты, в другой — бутылка лимонада.

И вот он сидит рядом со мной на сером с синей каймой сидении, и на линяло-тусклой обшивке вагона играют яркие солнечные блики. Мы обмениваемся редкими улыбками и какими-то незначительными фразами, и внезапно я замечаю, что глаза у него закрыты, и думаю, как обидно будет, если он проспит начало путешествия, но будить его не решаюсь; так хорошо и спокойно, когда муж рядом, скоро начнут крутиться колеса — сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее.

Я не слышу, о чем они говорят там, за окном вагона, вижу, как шевелятся губы, вижу неопределенные, ни о чем не говорящие жесты, внезапно лицо мужчины застывает маской, женщина сжимает свои тонкие ярко накрашенные губы, они стоят друг против друга, словно уже не могут сдвинуться с места, и солнце огненно-желтым светом растекается по стене вокзала, и повсюду лежат синие, четко очерченные тени. Затем женщина поднимает с земли коричневый кожаный чемодан и идет медленным твердым шагом, ни разу не оглянувшись на мужчину. Мужчина стоит, мрачно уставившись перед собой, затем уходит и он. Так же медленно, твердым шагом, не оборачиваясь назад. На платформе, где только что стояли мужчина и женщина, я вижу выбоинку в бетонном покрытии, там скопилась вода и в ней отражается небо.

Женщина вошла в вагон. Ее судорожно сжатые губы готовы были вот-вот скривиться в плаксивой гримасе. Я не слышала ни слова из их разговора, будто смотрела немой фильм, в котором они сказали друг другу что-то такое, что сделало их совместное пребывание невозможным. Невыносимым?

— Сейчас поезд тронется, — говорю я мужу, но он дремлет и не слышит меня, мои слова мертвы, и не имеет никакого значения, говорю я или молчу, и я думаю о том, что женщина с тонкими губами осталась теперь одна, хотя всего несколько минут тому назад они были вдвоем и вместе с ними были их воспоминания, картины счастья и печали, минуты веселья. Возможно, они, сами того не желая, сказали друг другу то, о чем должны были бы молчать, это были, вероятно, последние, еще как-то связывающие их слова, а затем внезапно все стало иначе.

Женщина закрывает глаза руками, и я догадываюсь, что она беззвучно плачет. Поезд стоит, хотя должен был бы уже тронуться. Время истекло, установленный момент миновал, у меня такое ощущение, словно время уже не имеет никакого значения, путешествие может начаться через минуту, через час… я вижу себя маленькой девочкой, я стою в траве на коленках и передо мной скачет щенок, крохотный бежевый комок с темными веселыми глазками, его розовый язычок облизывает мне щеки, вокруг яркий солнечный свет, деревья в белом цвету… это было когда-то давно, много лет тому назад, и я точно не помню было ли мне тогда пять лет или больше. Я думаю о том, что время уже не имеет значения, ничего не изменится, если я ошибусь на год или на два, у меня осталось трогательное воспоминание, которое порой, подобно картине, встает у меня перед глазами и, конечно же, с годами даже краски ее стали иными. Сейчас в моей памяти проносятся лишь недавно пережитые чувства, мысли, видения. Я не лгу, когда говорю «проносятся», я гоню их прочь, но каждый раз успеваю распознать их, и этого достаточно, чтобы впасть в отчаяние.