Читаем Остановка в городе полностью

Я отхожу от окна и замечаю молодую женщину, которая вышла покурить. Она прислоняется к стене и следит за проплывающим мимо пейзажем, похоже, она довольна, что я отошла от окна, на вид ей лет двадцать или чуть больше, у нее короткие каштановые волосы и очки, которые ей очень идут. Я редко встречала женщин с по-настоящему умными лицами, и никак не могу решить, как выгляжу сама, но, во всяком случае, я, конечно, не обладаю такой запоминающейся внешностью, как эта женщина, и завидую ей. Искренне и по-доброму, и тут вспоминаю, что хотела поговорить, поговорить все равно с кем, поэтому и вышла покурить. Я в замешательстве, недавнее мое желание угасло, мне хочется просто стоять и смотреть на свою попутчицу, чьи глаза находятся в беспрестанном движении, провожая проносящийся ландшафт, и у меня возникает впечатление, будто все в ней сопереживает тому, что она в данную минуту видит. У нее красивое и нежное лицо.

Я очарована ею, очарована с первых же мгновений, я во власти ее обаяния, и как только мне удастся поймать ее взгляд, я улыбнусь, приведу какое-нибудь красивое сравнение этому летнему утру, спрошу, далеко ли она едет и бывала ли в Паланге, куда мы держим путь, чтобы понаслаждаться высоченными волнами, какие до сих пор видели только в фильмах …

Наконец она отрывает взгляд от окна, чтобы стряхнуть с сигареты пепел, и пробегает по мне глазами, словно я стенная панель, всего-навсего ничтожная частица движущегося вагона, которую бессмысленно одаривать даже мимолетным взглядом. Я с обидой затягиваюсь и, когда, наконец, выбрасываю окурок в окно, спрашиваю:

— Девушка, скажите пожалуйста, где вы достали такую красивую кофточку?

Она смущена бесцеремонностью моего вопроса и не знает, куда деть глаза от неловкости, не знает, отвечать или нет, а я наивно смотрю ей в глаза и жду. Наконец, вспыхнув, она отвечает:

— В Таллине, в магазине «Уку».

— А где это?

Но она уже гасит сигарету, делает вид, будто не слышит, открывает дверь и поспешно возвращается в купе.

Полагаю, она могла бы все-таки объяснить… однако, в действительности, я недовольна своей злой выходкой, ведь женщина не виновата, что я не сумела заслужить у нее ничего, кроме равнодушного взгляда, я снова впадаю в угнетенное состояние, заглядываю в купе и вижу, что муж проснулся и мрачно смотрит в окно. Я понимаю, отчего у него такой несчастный вид: вчерашний день рождения вымотал его, надо было поздравить дядюшку днем, а не оставаться на целый вечер, тогда, отдохнув, мы почувствовали бы радость от нашего путешествия. Теперь же, очнувшись после короткого сна, он ждет лишь одного: выпить в вагоне-ресторане пару бутылок пива и вылечить этим свою хандру, и я сочувствую ему и тут же решаю подкрасить глаза и губы, чтобы хорошо выглядеть, когда поведу его опохмеляться.

Я закрываю дверь туалета на задвижку и оказываюсь в пропахшем хлоркой помещении, похожем на вместительный шкаф; я подмечаю каждое свое движение, и мой двойник в зеркале усердно подражает мне. Поезд покачивает, в матовое оконное стекло ничего не видно, и я могу лишь догадываться, что мы продолжаем ехать. Внезапно я вздрагиваю, мне кажется, будто за мной кто-то наблюдает. Я внимательно оглядываю стены и окружающие меня предметы и лишь после того, как проверяю, надежно ли заперта дверь, подхожу к зеркалу и зеркало долго разглядывает меня — в одной руке губная помада, другая схватилась за край раковины.

В лице той, что глядит на меня из зеркала, не произошло никаких изменений, даже губы не стали ярче; прошли минуты, пролетели десятки километров, и оно превратилось в портрет. В безжизненный портрет на прозаическом фоне. В картину, написанную Монори, или в гиперреалистическое полотно. Я думаю, что они могли бы выставить меня в экспозиционном зале. Я вымучиваю из себя улыбку, чтобы выглядеть обворожительнее, но прелесть мгновения утрачена, на смену пришло нечто совершенно иное. Иное ощущение, иные мысли. Кто-то нервно дергает ручку двери, словно не веря, что она заперта. Я беру губной карандаш и крашу губы.

Когда с большим трудом мне удается подкрасить глаза и причесаться, и когда одной рукой я уже держусь за ручку двери, а другой отодвигаю задвижку, я еще раз смотрюсь в зеркало и ловлю свой взгляд. Испуганный, ищущий и какой-то рассеянный взгляд, и у меня такое ощущение, будто я вижу этот взгляд впервые и в то же время он чем-то знаком мне. Я хочу открыть дверь, но меня тянет снова посмотреться в зеркало, затем я прислоняюсь к стене и закрываю глаза.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Мальчишник
Мальчишник

Новая книга свердловского писателя. Действие вошедших в нее повестей и рассказов развертывается в наши дни на Уральском Севере.Человек на Севере, жизнь и труд северян — одна из стержневых тем творчества свердловского писателя Владислава Николаева, автора книг «Свистящий ветер», «Маршальский жезл», «Две путины» и многих других. Верен он северной теме и в новой своей повести «Мальчишник», герои которой путешествуют по Полярному Уралу. Но это не только рассказ о летнем путешествии, о северной природе, это и повесть-воспоминание, повесть-раздумье умудренного жизнью человека о людских судьбах, о дне вчерашнем и дне сегодняшнем.На Уральском Севере происходит действие и других вошедших в книгу произведений — повести «Шестеро», рассказов «На реке» и «Пятиречье». Эти вещи ранее уже публиковались, но автор основательно поработал над ними, готовя к новому изданию.

Владислав Николаевич Николаев

Советская классическая проза