Остаточная деформация (СИ)

Деталей толком, конечно, не добился, но ход событий худо-бедно восстановил. О том, что ведомство Михеля имеет собственный хронопорт, он знал и раньше. О том, что в этом ведомстве «особая атмосфера» тоже знал, хотя и не вполне представлял — насколько особая. Оказывается, достаточно сказать: «Сольник — подстава, месть за “иудушку”», чтобы смена хронопорта пропустила шестерых бойцов без каких-либо дополнительных согласований вслед за Даниилом. Впрочем, чего уж, в Здании охраны нет вообще — только система персональных пропусков. У любого ангела, например, есть пропуск к хронопорту.

К слову, Матфей был уверен, что йорны знали о сольнике, и их поэтому было всего четверо. Йоган просил сослуживца не молоть ерунды, дескать, обычный расчёт на тройку гелов, связку-пару, мол, на ту захудалую ветку не послали бы. Василь колебался, ссылаясь на недостаток фактов. Неоспоримым же фактом было то, что всемером они одержали победу насколько быструю, настолько и убедительную. Но потом добровольцам пришлось подраться с самим инструктором, который счёл их помощь позором, несмываемым пятном на чести и чем-то там ещё нехорошим, цивильному гелу совершенно непонятным. Каждого в отдельности и даже в тройке он бы заломал, но гуртом… В общем, самое прочное помещение в казармах сейчас трещало и гудело под ударами разгневанного Даниила, утром ждали инспекционного визита набольшего, то есть самого Михеля, и срочно требовался кто-нибудь, кто бы всё это разрулил. Вымотанному до предела Пети хотелось плакать от радости, но армейцы бы не поняли, поэтому он заявил как можно суше:

— Я пойду к Дани и докажу ему, что он дурак.

Повисла уважительная пауза.

— А не?.. — неуверенно начал Йоган, но Пети перебил:

— Калеку? Даниил?! — фыркнул пренебрежительно, картинно отбрасывая со лба мокрую прядь волос. — Да ладно. Вы, главное, дверь за мной быстро закройте.

Стены опять вздрогнули от нового проявления оскорблённых лучших чувств, ставя точку в и без того краткой дискуссии.

***

Снова снился День становления — худшее начало нового дня. Отец утверждал, что все гелы он время от времени видят такие сны, это генетическая память. Но абсолютное большинство их не запоминает, а остальные не могут понять сути.

Габриэль и помнил, и понимал. В первые секунды после таких пробуждений он был готов проклясть всех и всё самыми страшными словами или бежать к Трещине, чтобы поток фотоэнергии унёс его в блаженное небытие. Но очень скоро объёмные, почти осязаемые картинки из тысячелетнего прошлого блекли, размывались. Их заменял низкий, глубокий, наполненный скрытой болью и неизъяснимой гордостью голос отца.

«Мы стали гелами и йорнами в один-единственный неуловимый миг, когда в основание Древа вонзилось копьё Башни. Это не я так сказал, это Скотт. Он всегда был склонен к украшательству. Один миг, Габриэль. Кто-то ожидал, что всё получится. Кто-то не верил до последнего, считал пустой затеей. Войцех и ещё пара человек из его группы предсказывали конец мира, но всё равно оставались с нами. Мы верили, действительно верили, что это единственный выход для человечества. Не сохранилось ни единого учебника о том, что творилось на нашей планете перед Днём становления. Не сохранилось той, первой, истории, которая просто перестала быть. От неё осталось только то, что задержалось в головах двух десятков учёных, бывших на момент Становления рядом с хронопортом, точнее, хронологом, так мы его тогда называли, когда Джонас, весельчак Джонси шагнул в неизвестность. Его лицо для учебников воссоздали по моей памяти, и это всё, что я смог для него сделать. Тот первый хронопорт… Ты бы знал, какое это было убожество, невероятно, просто фантастически повезло добраться так далеко. Я не буду пересказывать ту историю, не имеет смысла. Кое-что отражается в ветвях, даже многое. Иногда мне страшно, до чего многое — словно слепок с мёртвого лица. Но это всего лишь ветви…»

— Помолчи, папа, — сказал Габриэль, морщась от звука собственного голоса и обычной утренней боли в модифицированных связках.

Не помогло. Утренний комплекс упражнений пришлось выполнять под знакомый до последней паузы рассказ.

«… Скотт сошёл с ума — мычал и ползал по полу кругами, хлопая крыльями. Войцех исчез. Ничего не осталось, никакого следа. И, что поразительно, его смоги вспомнить только пятеро наших, да и то двое сильно сомневались — был, не был?.. А остальные, включая лучшего друга Вальтера, только недоумённо повели плечами — какой-такой Войцех?

Помню, сильнее всего меня потрясло не вот это всё, а то, что пол был обычный, линолеум «под дерево», а стала мраморная плитка. Чёрная, с серебристо-серыми прожилками. Что? А, это материал такой был, гибкий листовой пластик, иногда на тканевой основе. Или не был? Иногда кажется, что я тоже сошёл тогда с ума, как бедолага Скотт. Иногда мне кажется, что я до сих пор ползаю кругами на карачках, а Гелио, наш чудесный город — всего лишь бред безумца…»