Оставь мир позади

Утро казалось прохладным, но можно было сказать, что день будет жарким. Листья под ногами были еще слегка влажными: так густо росли деревья. На расстоянии одного часового пояса еще царила темнота, но она тогда царила во многих местах. Некоторые люди кончали жизнь самоубийством. Некоторые упаковывали вещи в машины и надеялись, что смогут отъехать на милю, или две, или десять, или сколько угодно, чтобы добраться куда угодно – туда, где безопасно. Некоторые думали, что пересекут границу, не понимая, что эти границы воображаемые. Некоторые не знали, что что-то не так. Были города в Нью-Мексико и Айдахо, где еще ничего не произошло, хотя казалось странным, что никто не связался со спутниками над головой. Люди все еще ходили на работу, которая через некоторое время покажется им совершенно бесполезной: продавали комнатные растения или заправляли гостиничные кровати. Губернаторы объявляли о чрезвычайной ситуации, но не могли понять, как сообщить о ней людям. Матерей-декретниц раздражало, что нельзя включить детям «Тигренка Даниэля». Некоторые люди начали понимать, что верить в систему было наивно. Некоторые пытались сохранить эту систему. Некоторые люди получили подтверждение того, что не зря хранили оружие и те соломинки-фильтры, которые делали любую воду безопасной для питья. Сколько бы всего ни произошло, произойдет гораздо больше. Лидер свободного мира был спрятан под Белым домом, но он никого не заботил, уж точно не маленькую девочку, что спотыкаясь шла по лесу и думала о Гарри Стайлзе[56].

Роуз не была храброй. Дети слишком малы, чтобы отворачиваться от необъяснимого. Дети смотрят на буйного шизофреника в метро, пока взрослые опускают глаза и думают о подкастах. Дети задают вопросы и не знают, что они считаются невежливыми: почему у тебя шишка на шее, у тебя что, ребенок растет в животике, а ты всегда был лысым, а почему у тебя зубы серебряные, не вымрут ли слоны, когда я вырасту? Роуз знала, что это был за шум, но ее никто не спрашивал. Это был звук факта. Это было то самое изменение, а они притворялись, что не знали о его приближении. Это был конец одного вида жизни, но также и начало другого. Роуз продолжала идти.

Роуз была бойцом, и она выживет. Она знала каким-то шестым чувством (может быть, просто через связь человечества), что будет в меньшинстве. Где-то на юге дамбы сдались реке. Ее воды поднялись до спален второго этажа, и люди пробирались на чердаки и крыши. В Филадельфии женщина, что рожала в третий раз – сына, которого назовут в честь брата, убитого на службе в Тегеране, – ощутила ребенка на груди как раз в тот момент, когда в больнице отключилось электричество, так что показалось, что затемнение произошло из-за соприкосновения их кожи. Все дети в отделении интенсивной терапии новорожденных умерли за несколько часов. Христиане собирались в своих церквях, но и неверующие тоже, думая, что их набожные соседи окажутся лучше подготовлены. (Это было, увы, не так.) В некоторых местах люди паниковали из-за еды, в других – делали вид, что не паникуют. Персонал в сальвадорском ресторане в Гарлеме жарил еду на улице, раздавая ее бесплатно. Только двадцать четыре часа спустя большинство людей перестали слушать старые радиоприемники и ждать, что что-то поймут. Было ли это испытание веры? Оно подтвердило только их веру в свое невежество. Люди запирали двери и окна и играли в настольные игры со своими семьями, хотя мать из Сент-Чарльза, штат Мэриленд, утопила двух дочерей в ванне, что показалось ей гораздо более разумным, чем раунд в «Змеи и Лестницы». Эта игра не требовала ни навыков, ни стратегии: все, чему она должна была научить, это то, что жизнь – это в основном незаслуженное преимущество или разрушительное падение. Чтобы убить собственных детей, потребовалось невообразимое мужество. Мало кому это удавалось.

С влагой на шее, на лбу, на верхней губе с пушковыми усиками, Роуз шла дальше. В нескольких милях от нее стадо оленей, которое видел Дэнни, нашло другое, численно превосходящее и идущее в направлении, которое им подсказывал инстинкт. Удивительное зрелище, словно буйволы на равнине, во времена, когда белые люди их еще не истребили. Люди в домах поблизости не вполне могли в это поверить, но верующих стало больше, чем неделю назад. Следующее поколение этих оленей родится белым, как единорог на фламандских гобеленах, которые Роуз и ее семья никогда не увидят. Не от синдрома альбинизма – это обнаружит один генетик, который над этим работал, но из-за межпоколенческой травмы. Жизнь – такая штука; жизнь – это изменения.

Некоторые из местных жителей сели в машины и поехали в сторону города. Полиции не было, поэтому они ускорились. Бруклин попахивал: порченые продукты в холодильниках нагревались, в углах и повсюду скапливался мусор, плюс застрявшие пассажиры – бездомный с биполярным расстройством, пресс-секретарь мэра, оптимисты, направлявшиеся на собеседование в Google, – все они медленно становились невостребованными трупами.