Вальцовщик с «Красного Октября» и слесарь с «Баррикад» шагали по Рабоче-Крестьянской улице Зацарицынского района, слышали в тишине стук своих шагов.
Перед дежурством в МПВО[121]
рабочих проинструктировали:– Всех праздношатающихся в неположенное время, в том числе влюбленные парочки, препровождать без лишних разговоров в милицию, особое внимание – не имеющим паспорта и спецпропуска на право хождения после комендантского часа.
Бойцы слушали вполуха, свои обязанности знали назубок.
Возле известного в районе дома грузчиков Коваленко предложил пройти к элеватору:
– Еще лучше до оврага, где прежде всякие шаромыжники резались в карты, заливали глотку водкой.
– Там теперь ногу сломишь, – предостерег Архипов.
Сталинград спал или пытался в этом уверить. В бледном свете месяца на окнах белели бумажные полосы, крест-накрест перечеркивающие стекла, что должно было оставить их в целости при обстрелах, бомбовых ударах.
– Ходил смотреть на немецкий самолет?
– Ты про тот, что выставили на площади?
Говорили о «Юнкерсе-88», который на радость мальчишкам поставили неподалеку от памятника погибшим при обороне Царицына в 1918 году. Вражеский самолет прорвался к городу в конце минувшей зимы, сбросил пару бомб, повернул назад, но был настигнут и сбит Як-1. У летчика Николая Смирнова это был второй сбитый стервятник, первого прошил пулеметной очередью первого января сорок второго.
– Ребятня открутила с самолета все, что возможно, имелся бы пулемет, и его бы унесли. – Архипов не договорил. Одно из окон трехэтажного дома озарила вспышка, следом донесся приглушенный крик, почти вой. Голос был утробным, словно кто-то прощался со всем белым светом. Вскоре крик захлебнулся.
– Давай за мной!
Коваленко с Архиповым пересекли улицу, вбежали в подъезд, одолели лестничные пролеты и оказались у приоткрытой двери. Переступили порог и одновременно зашлись в кашле от удушливого запаха дыма, заполнившего квартиру.
– Есть кто? Подай голос.
За спинами бойцов раздался грудной, с надрывом кашель.
Коваленко включил фонарик, осветил старика в майке до колен. «Как привидение, право слово», – подумал боец МПВО.
– Что случилось, что горело?
Старик был не в силах отдышаться. Без слов указал на соседнюю комнату, откуда валил дым.
Коваленко прикрыл платком нос, шагнул в комнату и чуть не споткнулся об распростертого на полу человека.
– Это самое… – не переставая кашлять, произнес старик. – Эвакуированный. Недавно у нас поселился. Яков ему имя, а фамилия Дубков. Не пьет, не курит, девок не водит…
Старик еще что-то говорил, но Коваленко не стал слушать. Присел, пощупал у лежащего пульс.
– Беги, Архипов, к телефону. Звони в милицию, и еще в «скорую». Пусть поторопятся, человек сильно обожжен, точно побывал в пожаре.
Магуру подмывало, несмотря на строгую надпись «Операционная. Посторонним вход запрещен», войти в святая святых больницы, но сдерживался, оставался в коридоре. Наконец к чекисту вышел врач.
– Можете пройти к раненому. Предупреждаю, пациент без сознания. Ожоги первой степени.
Николай Степанович переступил порог операционной, где на кровати возлежал похожий на громадный кокон перебинтованный Дубков. Раненый не шевелился. Левая рука безжизненно свисала к полу, правая была неестественно вывернута. На запястье синело слово «Шарага», пальцы украшали наколотые кольца.
«Отсидел не один срок, – определил Магура. – В мирное время запросил бы места содержания заключенных, узнал кто из получивших срок носил кличку Шарага. Главное узнать, кто стрелял и из чего…» – Дубков! Раненый не шелохнулся.
Магура взглянул на врача, тот догадался, какие вопросы роятся в голове сотрудника НКВД. – Пациент не может быть вам полезен. Вероятность, что выживет, крайне мала, возможен летальный исход.