Непейвода захмелел быстро. Осоловело уставился на бутылку, дрожащей рукой наполнил рюмку.
– И ты рвани. Встречу надо отметить. Угощаю не самогоном, который отдает сивухой, а водочкой заводского производства – чистая слеза, отдал за нее часики с цепкой, а на ней брелоки… Нынче за деньги купишь лишь спички, хлеба с сахаром, спиртное меняют на одежду или золотишко, лучше идут царские червонцы, ювелирные цацки… – Осушил рюмку, крякнул, закусил малосольным огурцом. – Житуха пошла, что во сне не снилась, вроде наступил коммунизм, о котором талдычило радио, писали газеты и придумал ихний Карла Маркса… Как налетит немчура и начнется паника, возьмем банк…
– Говоришь, что деньги сейчас ничего не стоят, а нацелился на банк, – заметил уплетавший маринованные грибы Антон.
– В банке золота – завались, все в чурках-кирпичах, – Непейвода с трудом поднялся, нетвердой походкой прошел на кухню, напился из ведра, вернулся. – Сильно задолжала мне советская власть, пришло время расплаты. Сначала забрала мельницу-водянку, затем увела из хлева скот, реквизировала маслобойку, очистила закрома от хлеба, гречки, не говоря о сене.
– Кулаками были? – уточнил Антон.
– Не кулаками, а крепкими хозяевами, кто за свое добро любому глотку перегрызет, – поправил Непейвода. – Все нажили собственным трудом, потом окропили.
– Сколько держали работников?
– Постоянно восемь батраков, в уборочную брали еще десяток. Отец выбирал жилистых, ленивых гнал в шею, – не договорив, Непейвода уронил голову на стол.
Антон обрадовался, что излияниям настал конец, но бывший сокамерник снова заговорил:
– Все, что бесовская власть посмела забрать, верну с процентами! Строго спрошу за ссылку семьи в Казахстан, где батю схоронили, сестра пошла побираться по миру и пропала, мать легла в могилу… Как выложил свою жизнь группенфюреру, оказали сочувствие и доверие, обещали за верную службу после войны наградить земельным наделом, назначить старостой, чтоб держал народец в крепкой узде, не давал бездельничать… Скоро немцы придут в Сталинград и снова двинут на Москву. Вся Россия с инородцами начнет жить по-новому, будет как у Христа за пазухой…
Антон слушал и мрачнел:
«Влип я, попал как кур во щи! Непейвода с врагами снюхался и меня тянет в дерьмо. Надо драпать, но без документа на первом же перегоне сцапают… Как вылезти из ямы? Откажусь служить – получу перо в бок…»
Положение было безвыходным, Антон чувствовал, что словно уперся лбом в глухую стену.
Утром невыспавшийся Непейвода первым делом опохмелился. Цедя сквозь зубы ругательства, он влез в галифе, замотал ноги обмотками, зашнуровал ботинки, надел гимнастерку, подпоясался.
– Поведу на новую хату. Станешь квартировать у бабки. Не скажу чтоб сильно старая, но и давно не молодая.
«Если захочет снова завязать глаза – не дамся», – решил Антон, но опасения оказались напрасными.
– Хозяйку кличут Гликерией Викентьевной, – рассказывал по пути Непейвода. – Страсть как боится домушников. Все уши прожужжала, дескать, страшно одной в четырех стенах, найди квартиранта непьющего. Будешь при ней вроде сторожа, не проговорись, что мотал срок и что вчера я перебрал. Старушенция на дух не переносит алкашей. Ко мне относится, как к родному сыну, сама бездетная…
Дом, где отныне приходилось проживать Антону, стоял в глубине двора. Кирпичный, трехэтажный, он высился над окружившими его строениями дореволюционной постройки.
На нужном этаже Непейвода постучал в дверь, хотя имелась кнопка звонка. Учтиво поздоровался с выросшей на пороге сухонькой старушкой с горбатым носом, брошью на груди, в переднике с поблекшими кружевами.
– Привел, как просили, квартиранта. Парень подходит по всем статьям: некурящий, от рождения стеснительный, мухи не обидит, одним словом, не человек, а подарок. Трудится на кирпичном, продуктовые карточки имеет рабочие.
Хозяйка пригласила в квартиру, где центральное место занимал рояль, в спальне возле кровати на тумбочке выстроились пузырьки с аптечными этикетками. Перехватив взгляд Антона, старушка объяснила: