Фон Шедлих покосился на спящих – один опустил голову на грудь, положил ноги на ранец с парашютом, второй откинулся на спинку стула.
«Спят и не ведают, что самолет может быть сбит или оба арестованы после приземления. На их месте я бы не сомкнул глаз».
Фон Шедлих не подозревал, что десантники не спят, изображают глубокий сон.
Оджас Киржибеков не в первый раз вспоминал родной аул близ озера Баскунчак в Астраханской области, глинобитный дом, загон для баранов, верблюдов, запах бишбармака. Как мог, оправдывал свое согласие учиться у врагов ставить мины, отравлять колодцы, откручивать на рельсах гайки, поджигать армейские склады. Откажись – умер бы от голода, дизентерии за колючей проволокой, как погибли тысячи других пленных. Овладение элементарными навыками диверсионной работы заняло немного времени. Инструкторы не требовали многого, решили, что обладатель крайне низкого интеллекта способен лишь к грубому физическому труду, может стрелять, бросать гранаты, с его внешностью легко затеряться среди соплеменников, не привлечь внимание русской контрразведки, которая на второй год войны научилась многому. Оджас получил освобождающий от воинской повинности белый билет – фамилия и имя остались настоящими, книжечка удостоверения пошла в абвер после взятия Киева, где в горотделе милиции раздобыл много бланков документов, печатей, что позволило подгруппе «I-Г» снабжать агентов паспортами, воинскими билетами, различными справками, не опасаясь, что те приведут к провалу.
Делал вид будто дремлет и второй, в документах значащийся Басаргиным. Получив приказ готовиться к полету, стал искать ответ на вопрос: почему выбор остановился на нем, отчего не посылают более молодого?
«Видимо, подошел, как знающий районы Заволжья. Зачем дали азиата? Малограмотен, скверно изъясняется по-русски, придется втолковывать учить самому элементарному».
Пришел к выводу, что начальство спешит, не желает тратить время на поиски более подготовленного, умеющего без подсказки, самостоятельно принимать решения, анализировать обстановку, одним словом, работать не только руками, но и головой.
«За какие грехи бог наградил иноверцем, не умеющим связать пару слов? Одно радует – не болтун, не станет докучать разговорами… Вряд ли поможет найти удобную площадку для приема самолетов с десантом».
Киржибекову первому надоело играть роль спящего, за ним открыл глаза Басаргин.
– Курить хочу, – признался Оджас.
– Ты же не дымишь, а жуешь табак, – напомнил Басаргин.
– Курить хочу, – упрямо повторил Киржибеков.
Фон Шедлих протянул пачку сигарет.
После первой затяжки Киржибеков закашлялся, перестал глотать дым – набирал в рот и тут же выпускал.
– Прощайтесь с сигаретами, – напомнил фон Шедлих. – У русских употребляют папиросы и так называемые самокрутки, козьи ножки. Пришлось попробовать их папиросы «Казбек», но удовольствия не получил, странно, что их ценит Сталин.
– Сталин курит «Герцоговину флор», – продемонстрировал осведомленность Басаргин.
– Откуда подобные сведения?
– Видел советского лидера в кинохронике. Он брал из коробки папиросу, разламывал и пересыпал табак в трубку.
Басаргин взглянул на наручные часы производства Московского часового завода – в экипировке все до мелочей было тщательно продумано: батарейки в фонарике имели клеймо Ярославского электро-комбината, одежда сшита на советских швейных фабриках.
В начале четвертого фон Шедлих приказал проверить снаряжение и зашелся в кашле, дескать, не может покинуть теплое помещение.
В «юнкерсе» Басаргин и Киржибеков устроились на дюралевых лавках спиной к иллюминаторам. О приближении к линии фронта оповестили не заглушаемые гулом моторов разрывы вокруг самолета.
Наконец замигала сигнальная лампочка, из кабины вышел штурман. Распахнул дверь, в самолет ворвался ледяной ветер. Двое шагнули во мрак, согнув ноги в коленях. Оказавшись в объятиях ночи, повисли на стропах под раскрывшимися куполами. Один молил бога, другой аллаха, чтобы приземление завершилось благополучно.
Басаргина радовало, что не подвернул ногу со старой раной. Вспомнил о предложении инструктора совершить пару учебных прыжков, ответил, что имеет опыт приземления в ночное время.
Расстегнул ремни, собрал купол парашюта, избавился от комбинезона, шлема. Остался в шинели, нахлобучил на голову шапку, огляделся. Низкая облачность скрывала луну, и Басаргин похвалил начальство за заброс до наступления позднего зимой рассвета.
«Где казах? Прыгали почти одновременно, он чуть раньше меня, отнести далеко не могло».