Оставление Москвы

– Не обижайтесь, граф. Вы действительно русский. Кто же в России не знает о Монтрезорах? А французы… Что французы? Копейки не стоит! Смотреть не на что, говорить не о чем. Врет чепуху – ни стыда, ни совести нет. Языком пыль пускает, а руками все забирает. Прости Господи! уж ли Бог Русь на то создал, чтоб она кормила, поила и богатила всю дрянь заморскую, а ей, кормилице, и спасибо никто не скажет? Ее же бранят все не на живот, а на смерть. Приедет француз с виселицы, все его наперехват, а он еще ломается, говорит: либо принц, либо богач, за верность и веру пострадал; а он, собака, холоп, либо купчишка, либо подьячий, либо поп-расстрига от страха убежал из своей земли. Поманерится недели две, да и пустится либо в торг, либо в воспитание, а иной и грамоте-то плохо знает. Ну! не смешно ли нашему дворянину покажется, есть ли бы, русский язык в такой моде был в иных землях, как французский? Чтоб псарь Климка, повар Абрашка, холоп Вавилка, прачка Грушка и непотребная девка Лушка стали воспитывать благородных детей и учить их доброму. А вот, с позволения сказать, это-то у нас лет уж тридцать как завелось и, по несчастью, не выводится. Господи, помилуй! только и видишь, что молодежь одетую, обутую по-французски; и словом, делом и помышлением французскую. Отечество их на Кузнецком мосту, а царство небесное в Париже. По-русски говорить стесняются. Кто не говорит на французском языке, тот варвар и в обществе на него смотрят с призрением и высокомерием. Россия известна лет с полтораста. А какие великие люди в ней были и есть! Воины: Шуйский, Голицын, Меншиков, Шереметев, Румянцев, Орлов и Суворов; спасители отечества: Пожарский и Минин; Москвы: Еропкин; главы духовенства: Филарет, Гермоген, Прокопович и Платон; великая женщина делами и умом – Дашкова; министры: Панин, Шаховский, Марков; писатели: Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин, Карамзин, Нелединский, Дмитриев и Богданович. Все они знали и знают французский язык, но никто из них не старался знать его лучше русского.

– Но высланные тобой, батюшка, как говорят, – сказал Сергей Ростопчин, – публика безобидная, всё больше купчики, актёры да учителя.

– А учителя – самые вредные люди, сын. Зачем они выбрали ремесло учителя? Не за тем ли, что бы обучать глупости и собственному опыту? Русские страдают от собственных побед.

На лицах адъютантов выразилось удивление.

– Да, это так, ничего удивительного, – стал пояснять Фёдор Васильевич. – Победили шведов. Шведские офицеры стали учителями молодых дворян. Победил немцем – такая же картина. Французов мы ещё не победили, но они уже учат дворянских детей. А чему учат? Любить родину. Свою родину: Швецию, Неметчину, Францию, в общем, Европу. А Россию эти учителя искренне ненавидели и их понять можно, но эту ненависть они прививали и прививают дворянским детям.

– Оригинальное суждение, Фёдор Васильевич, – сказал де Монтрезор, – но предателей не наблюдается даже среди французов, осевших в России.

– Да, действительно – таких нет. Пойманных с поличным нет, – уточнил Ростопчин. – Но есть один пасквилянт, сын купеческий, некто Верещагин. Перевёл речи Бонапарта из европейских газет, а газеты, говорит, нашёл у почтамта. А в почтовом ведомстве ещё те масоны сидят! Его судили здесь, в июле, в Москве. Сенат дал своё определение по этому делу. Пасквили Верещагина, по мнению Сената, не несут ни малейшего вреда, и написаны единственно из ветрености мыслей сына купеческого. Но сии пасквили наполнены дерзкими выражениями против России, от имени врага России и это делает Верещагина изменником Отечества и, по мнению Сената, должен подвергнуться наказанию, и отправлен на каторжную работу в Нерчинск.

– Что же он такого написал, отец? – поинтересовался Сергей.

– Да, – поддержал его де Монтрезор.

– А вот послушайте одно из них.

Ростопчин порылся в бумагах на столе, нашёл нужную, и стал читать: