Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

Поначалу Рот испытал облегчение. Да, он действительно боялся, что она могла свести счеты с жизнью. А нервный срыв – это очень похоже на уловку, притворную болезнь, чтобы заставить его вернуться. Чтобы он одумался и вернулся в семью. Но с него хватит. «Фрау Манга Белл упорно отказывается жить по законам моей жизни», – напишет он Бланш Жидон через несколько дней в свое оправдание. Его терзает совесть. Эта двойная мука, потому что судьба его первой большой любви, судьба Фридль, его жены, словно тень, легла на его жизнь. Она тоже не смогла «жить по законам его жизни», даже тогда, в Берлине, переезжая из гостиницы в гостиницу, всюду следуя за мужем. В собственной квартире в Берлине-Шёнеберге они прожили всего несколько месяцев в начале их брака в 1922/23 году. Скоро Роту это надоело, такая жизнь казалась тесной и фальшивой, и они переехали в гостиницу, потом другую, третью… Фридль была молодая, стройная, современная, бледная и прелестная девушка. На фотографиях она выглядит одновременно застенчивой и самоуверенной. Но их брак сломал ее[24]. Рот всю жизнь винил в этом себя. Однако еще когда они встретились, она выглядела хрупкой, тревожной, робкой. Рот говорил тогда кузине Пауле Грюбель, что Фридль «боится людей». Летом 1922 года он писал ей из Вены: «Она целый день ходит взад и вперед у кромки Дуная, воображая, что это море, и живет жизнью ползучего растения. – И добавлял: – Никогда не думал, что так привяжусь к этой маленькой девочке. Я люблю робость ее признаний, ее чуткость, в которой переплетены страх и любовь, люблю ее сердце, которое всегда боится того, что любит».

Он рано понял, что с ней происходит, хотя в письмах уверял в обратном: «Она – нормальная, это я сумасшедший. Она не воспринимает все так остро и близко к сердцу, как я, она менее зависит от настроения и скорее прямолинейна и рассудительна». На самом деле Рот опасался за ее рассудок еще в 1925 году. Через четыре года он написал роман, сделавший его известным, – роман о правоверном еврее Мендле Зингере, которого Бог испытывает сверх всякой меры, а его дочь Мирьям теряет рассудок. В «Иове» Йозеф Рот описал судьбу своей жены. «Это правда, что свою боль нельзя разделить, ее можно только удвоить, – писал он в одном из писем в марте 1929 года. – Но в этом удвоении кроется глубочайшее утешение. Мои страдания из личной сферы переходят в публичную, и поэтому их легче переносить». Летом того же года Фридль пережила очередной срыв, от которого уже не смогла оправиться. В декабре 1929 года Рот сообщил своему другу Рене Шикеле: «Признаюсь вам, я в большой беде. Вчера сбежал в Мюнхен. С августа моя жена тяжело болеет, у нее психоз, истерия, навязчивые мысли о самоубийстве, жизнь едва теплится в ней – а я опустошен, меня преследуют мрачные красные демоны, не могу ни думать, ни пошевелить пальцем, я бессилен, парализован, беспомощен и не вижу просвета». Сначала за больной Фридль смотрели ее родители, но весной следующего года, в день, когда во Frankfurter Allgemeine Zeitung вышла последняя глава «Иова», ее перевели в санаторий Rekawinkel под Веной. Позднее ее госпитализировали в психиатрическую лечебницу Steinhoff, также недалеко от Вены.

В том, что произошло с Фридль, Рот винил всю жизнь себя. И, конечно, он приходит в ужас, когда узнает о нервном срыве Манги Белл. Вместе с тем он как никогда ясно сознает, что к ней не вернется. Он и раньше часто, всегда после ссоры, испытывал страх перед ней. Людвиг Маркузе позднее вспоминал, как однажды Рот, идя на примирение со своей подругой после затянувшейся ссоры, умолял его пойти с ним.

По его словам, она была совершенно непредсказуема и, кроме того, всегда носила в сумочке маленький браунинг. Он отнюдь не был уверен, что она не воспользуется им.

Но страх перед тем, что Манга Белл, возможно, еще и душевнобольная, едва ли не сильнее. «Меня теперь может доконать малейшее душевное потрясение, – сообщает он Бланш Жидон. – А я не хочу умирать».

* * *

Узнав о нервном срыве Манги Белл, на следующий же день Йозеф Рот обращается за помощью в бельгийский ПЕН-клуб, и ему наконец удается получить визу. Однако Рот колеблется, стоит ли ехать в Остенде. Он знает, что там находится не только Стефан Цвейг с Лоттой Альтманн, но и Эгон Эрвин Киш и Герман Кестен, закадычные друзья с лучших времен.

Не очень подходящая компания для Рота этим мрачным летом. «Встреча с Кестеном и Кишем в Остенде, а она ведь неизбежна, была бы для меня слишком тягостна, – пишет он Цвейгу. – Я больше не могу выносить шутников».

Но Цвейг буквально его обхаживал, расхваливая достоинства Остенде, цены в отелях и в бистро, а по поводу окончания любовного романа Рота, который тот ему описал, бодро присоветовал: «И не корите себя из-за Ма. Бе. Это счастье, когда все вдруг разрешается само собой, а не затягивается туже и туже».